Собрание стихотворений - [12]

испепеляющая всё могила —

все подвиги, все жертвы, все слова.

Не может быть, чтоб там, за небесами,

за всем, что осязает наша плоть,

что видим мы телесными глазами,

не веял Дух, непостижимый нами,

не слышал  нас Господь.

Дождь («Ах, воистину чудесен…»)

Ах, воистину чудесен

день весенний! Даже в дождь.

Лес мне дорог и без песен,

сладок запах мглистых рощ.

В гнёздах прячутся наседки,

плачет небо, на траву

тихо каплет с каждой ветки

сквозь намокшую листву.

Низко облака над лесом.

Грустно, сыро и темно.

Пусть! И дождевым завесам

завораживать дано.

Лужи, грязь, вода в овраге.

Дождь… А всё ж как хороша

этой животворной влаги

лес обнявшая душа!

«Не мысль — предчувствие, прозренье…»

Не мысль — предчувствие, прозренье:

земля и мир и жизнь моя —

как сон небес, как провиденье

неузнанного бытия.

Преображающим рассветом

сияет полдень надо мной,

и нет границы между светом,

бессмертием и тишиной.

Земля («Когда к земле вплотную прикоснусь…»)

Когда к земле вплотную прикоснусь

и всеми чувствами в неё поверю, —

себе каким ничтожным покажусь,

себя какою мерою измерю!

Земля, персть косная и жизни персть.

Покинули её давно уж боги,

и от небес единственная весть —

не сон ли человеческий о Боге?

Но если… если этот сон не ложь!

Тогда весь прах земной предстанет ложью,

и ты в себе безмерность познаёшь

и образ и подобье Божье.

«Был создан мир или не создан…»

Был создан  мир или не создан,

а прибывает нерушимо,

отвека и вовеки сущий

и гибнуть вечно обречённый…

Что знаем? И до нас — что звёздам

в пучинах неба? Мимо, мимо

вчерашний день и день грядущий

летит во тьму мертворождённый.

Из бездны в бездну мчится время,

хоронит всё в одной могиле.

Как искры быстрых метеоров,

зажглись на миг и гаснут люди.

И нет границы между теми,

которые когда-то были,

и теми жизнями, которых

сегодня, завтра ли не будет.

«Пылает небо над пустыней…»

Пылает небо над пустыней,

слепят полдневные лучи.

Далеко — море, в котловине

лепечут горные ключи.

Туда, в лесную тень, по скалам

иду тропинкой не спеша —

каким-то счастьем небывалым

томится певчая душа.

Жук прожужжит иль свистнет птица,

или в траве зашелестит —

всё, всё земное будет сниться

и вечность тайную сулит.

Нездешней правдой сердце дышит

и чутко замирает вдруг

и в каждом звуке слышит, слышит

неслышный уху, тайный звук…

Огарок («Погаснет электричество в квартире…»)

Погаснет электричество в квартире —

спешишь огарком заменить.

И станет в комнате и в целом мире

все по-другому как-то быть…

Нарушен установленный порядок,

насторожилась тишина.

Предчувствий, обольщающих догадок

душа встревоженно полна.

Как маленький огарок, луч вливая

в заманивающую тьму,

она мерцает призрачно-живая,

подобная во всём ему.

Фитиль то вспыхнет, то как бы от страха

зажмурится. И вновь темно…

И громче дряхлая бормочет Пряха,

жужжит веретено.

Сочельник («В эту ночь, когда волхвы бредут пустыне»)

В эту ночь, когда волхвы бредут пустыней

за звездой, и грезятся года

невозвратные — опять из дали синей

путь указывает мне звезда.

Что это? Мечты какие посетили

сердце в ночь под наше Рождество?

Тени юности? любовь? Россия? или —

приведенья детства моего?

Тишиной себя баюкаю заветной,

помня всё, всё забываю я

в этом сне без сна, в печали беспредметной,

в этом бытии небытия.

Плиты («Где-то, где-то на бугре песчаном…»)

Где-то, где-то на бугре песчаном

обречённой, вымершей земли

стелется покоище: бурьяном

сплошь могилы заросли.

Ни венка, ни урны и в помине,

всё сломали заступы веков.

Преданные пыльной паутине —

только плиты без крестов.

Надписей иных не разбираю:

буквы стёрлись, имена  — не те.

Призрачное что-то вспоминаю,

от плиты брожу к плите.

Боже, как давно-давно под ними

затаилось мёртвое жильё!

На одной с трудом прочёл я имя

полустёртое — моё.

«Эта белая тишь — чарует она!..»

Эта белая тишь — чарует она!

Никогда не снилась такою:

красоты земной всеблаженно полна,

к неземному зовёт покою.

Это небо и, в синем блеске, наряд

кружевной лесного приволья;

этот в инее сад, садовых оград

запушённые снегом колья!

Эти чёрные пни у дорог торчком

и соломы стог под навесом;

эта мгла вдали розоватым дымком

над сквозным заснеженным лесом…

И душа этой белой тишью полна,

ничего ей больше не надо.

Надышаться морозом хочет она.

И печаль её — как отрада.

«Опять, опять у моря стоя…»

Опять, опять у моря стоя,

не нагляжусь на небеса

и в шуме слушаю прибоя

глубин и далей голоса.

Рождённых водною пустыней

внушений тайных не прочесть…

Но в них угадываю ныне

слова премудрые: Он есть.

Он есть, исток и огнь сознанья,

к Нему священные пути, —

Он, вседержитель мирозданья,

Тот, от Кого нельзя уйти.

«Снег россыпью алмазной падает…»

Снег россыпью алмазной падает,

на солнце светится с утра.

Земля и умирая радует,

и в зимней скудости щедра.

Мирами искорок бесчисленных

мерцает белый полог зим,

а кружева ветвей безлиственных

вдали — как лиловатый дым.

Февральскими снегами скована,

она не верит нищете.

Земная вечность уготована

её небесной красоте.

«Возлюбленная тишина…»

Возлюбленная тишина…

Ломоносов

Возлюбленная тишина,

вечернее очарованье,

виденьями какого сна

овеяно твоё молчанье?

Возлюбленная тишина,

преображение заката,

недостижимая страна,

покинутая мной когда-то.

Слилось грядущее с былым,

неизмеримое с ничтожным,

и кажется пережитым

всё, что казалось невозможным.