вся работа насмарку,
а тут еще насморк схватил…
Но уже футеровщики
влазили тесным десантом,
и в густой черноте
разгоравшийся факел светил.
От косматого войлока
ставшие, как мексиканцы;
люди в жарком жерле
волочили кирпич на плече,
заливали стеклом,
чтоб тому кирпичу не ссыхаться,
и железные клинья
вбивали промеж кирпичей.
А потом выходили,
шатаясь от жуткого жара,
и водой из сифонов
плескали друг другу в тела.
И вся смена, вся степь
им ладони горелые жала.
И смеялись они,
и стояли в чем мать родила.
«Отвернитесь, девчата!» —
кричали и пламенем пахли.
И не раз, и не два
им дыханье в груди переймет.
Я б как заповедь взял,
отирая тяжелые капли,
что поэзия вся —
это тоже горячий ремонт.
Не позднее 1965
* * *
Мы с детства трудились, как совесть велит, *
[11]>{450} скитались в солдатской шинели.
Акации пахли, и шпанки цвели,
и птицы на ветках звенели.
Бывало, проснешься и шасть на крыльцо, —
и, шалостью души затронув,
дышала речушка хмельцой-мокрецой,
и пахло сиренью со склонов.
И мне ни за что, никогда, никуда
от памяти этой не деться.
Мы честно прожили былые года,
друзья и товарищи детства.
Но падали бомбы, поля пепеля,
стонала земля пригорюнясь.
Прощайте, девчонки! Прощайте, поля!
Моя опаленная юность!
И не была наша печаль коротка
в казармах военных училищ.
Вернулись — и нет над рекой городка,
от школы одни кирпичи лишь.
А за морем снова на юность, на мир
гремучие грузы подъемлют.
Так пусть же получше посмотрят они,
вглядятся попристальней в землю,
которую Грозный пытал и рубил,
Батый опрокидывал на кол,
в которой Чайковский мечтал и любил
и Чехов смеялся и плакал,
где знали сомненья, от стужи сомлев,
и все ж не гнушалися долей,
предчувствуя в этой холодной земле
тепло материнских ладоней.
Так пусть они всмотрятся в наши черты,
в наш день, что надеждою светел,
и знают, что люди любовью горды
и пламенем платят за пепел.
<1953, 1965>
Хлеборобу с кем меняться долей?
Он с самой природою в ладу:
добрый дождь клевал с его ладоней,
дальний ветер запахами дул.
Он не ждет награды от кого-то.
С ним дружны пчела и соловей.
От его стекающего пота
вся земля родней и солоней.
Он давал названья и оценки,
применял приметы и права
и дарил Толстому и Шевченко
заповедно-вещие слова.
Нет почетней властвовать над почвой,
в светлом мае, в августе сухом
постигать таинственный и точный
урожаев будущих закон.
Добрый труд — грядущего основа.
От любви яснеет влажный лоб.
Хлебороб. Как свято это слово!
Для людей хлопочет хлебороб.
Нам, работе выученным с детства,
не забыть нигде и никогда,
что поденный подвиг земледельца
есть начало всякого труда.
Он от солнца высветлен и солон
и, заботой полон кодцовской,
зажигает в колыбелях зерен
золотые души колосков.
Не позднее 1965
Поэты шкур не берегут,
но и у риска есть различья:
упасть на бревна баррикад,
по пьяной лавочке разлечься.
Смотрели все Гомеру в рот,
а был он белый, как береза,
но — кто поэт и кто народ —
никто, поди, не разберется.
В страстях шершавых, как в шерсти,
прямой наследник Прометеев,
крестил нас радостью Шекспир
и стал шутом у грамотеев.
Громящий косность и корысть
непримиримо, по-бойцовски,
как мир, бескраен и горист,
клепал плакаты Маяковский.
Поэт — родня богатырю,
он движет мир и молньи мечет.
Я наши дни боготворю.
Так нам ли быть тусклей и мельче?
Иль от мальчишеских обид
в цинизм удариться за чаркой?
От тех стихов мозги снобит,
душе ж ни холодно, ни жарко.
И не такой уже простой,
возьмет читатель невзначай их
и спросит ласково: «Постой,
а что, бишь, это означает?»
Нет, если ты всего шутник,
то и цена тебе полтина
в базарный день. А в наши дни,
как жизнь, поэзия партийна.
Хвала героям и борцам
под сединою и загаром,
чей обжигающий бальзам
не для бездельников заварен.
Кто верен нашему костру,
кто ширь таежную облазил,
стоял у атомных кастрюль
и заставлял светиться лазер.
И если ты мне вправду брат,
коль ты доподлинно товарищ,
гори с людьми, их братству рад,
в работе будь неостывающ.
Будь дерзкий, с косностью воюй,
но, большелобый и рукастый,
гордись партийностью своей
и от святынь не отрекайся.
С утра трудись, как дровосек,
клонись, как сеятель, к тетрадям —
затем, чтоб стих твой был для всех,
но и обличья не утратил.
