Собрание стихотворений - [92]

Винограда! Винограда!

Хоть бери его возами.

А чтоб наземь он не падал,

лозы к палкам подвязали.

Будто солнца сочный лучик

меж листвы висит, граненый, —

из плодов не знаю лучше

золотистого лимона.

Поутру, дымком повиты,

в город тянутся подводы.

В них важны и деловиты

восседают садоводы.

Брызжут речки. Веют выси.

Потны лица: полдень жарок.

А внизу шумит Тбилиси

на сверкающих базарах.

И, подняв свои корзинки

над нежнейшим в мире садом,

черноглазые грузинки

машут рыцарям усатым.

(1952, 1963)

                  КИЕВ^{436}

Он весь в истории как в дымке,

но дымка эта не наврет.

В нем жили мощные владыки

и обитал простой народ.

Он был сто раз под корень сломан,

он был сто раз дотла сожжен.

Но — льются улицы по склонам,

этаж встает за этажом.

И, весь ликующий и теплый

от набережной до высот,

он человеческие толпы

в ладонях ласковых несет.

По всем бы далям раскричать их,

всю жизнь рассматривать в упор —

его причудливый Крещатик,

его Софиевский собор,

и рощи с птичьими хорами

на том и этом берегу,

и пестроту его керамик,

и электричек перегук,

и миг, что в сердце сохранится,

когда, обнявшись, с русским негр,

когда китаец с украинцем

выходят кручами на Днепр,

и, на мальчишестве попавшись,

под обаянием благим

глядят на киевских купальщиц,

как на языческих богинь.

Не позднее 1962

    МИРОВОЗЗРЕНИЕ^{437}

Хоть порой и ропщется,

На душе запенясь,

Никакого общества

Я не отщепенец.

Все мы, люди — выходцы

Из гнезда того же —

Целоваться, двигаться,

Умереть попозже.

Все тела, все отблески,

Все крупинки речи,

Ни любви, ни доблести —

Вне противоречий.

За триумфом — реквием,

После ласк — усталость.

Весь — во всем — вовеки я

На земле останусь.

Чтоб с лучами алыми

Заново рождаться,

Будет вечно мало мне

Жизни и гражданства.

Обойти опасности?

Нет! — преодолеть их.

Кто боится ясности,

Тот не диалектик.

Сердце мое, верное

Радости народной,

Тело мое нервное

И кричащий рот мой, —

Крепко поработали.

Жизнь уже не вся ли?

Сколько людям отдали! —

Ничего не взяли.

Вы мне деньги? óбземь их!

Я ж за власть рабочих.

А, проклятый собственник,

Узнаешь мой почерк?

Не устал мотаться я,

Не ушел от чаши.

Будь рекомендация —

В партию тотчас же.

Все дороги пройдены.

От работы — жарко!

Для друзей и родины

Ничего не жалко.

Не позднее 1954

* * *

Как для кого, а для меня^{438}

есть притягательная прелесть

в словах, что сверстникам приелись

в громах гражданского огня.

О, как звучат свежо и юно,

как обжигают солью рот —

«любовь», а главное — «народ»,

«добро», а главное — «коммуна».

Я эти славные слова

не пресной прописью в тетрадях,

а красной кровью разливал,

в быту пытаюсь повторять их.

Читатель будущего века,

ты можешь быть неумолим

к словесным слабостям моим,

но разумей как человека.

Сквозь пелену добра и зла

увидь во мне мою основу —

краснодеревца, а не сноба,

гармонию, а не разлад.

Не позднее 1962

Из сборника «Гармония» (1965) >{439}

Из «Сонетов о коммунизме»

* * *

Есть вера, есть мечта, взрастившая крылато^{440}

хлеба на целине, на пустыре — завод,

что пахаря бодрит и в бой ведет солдата,

ученого влечет, рабочего зовет.

Когда не в радость труд от мелочных забот,

и ложь слепит глаза, и злость ревет, мохната,

и лесть юлит лисой, — мы говорим: «А вот

построим коммунизм — и будет все, как надо».

Повсюду и всегда мы думаем о нем.

Той веры не затмить ни снегом, ни огнем,

в то слово будто в даль глядишь, глаза

                                                    раскрыв, ты.

Творя свой честный труд, под ветром

                                                        и дождем,

мы знаем: будет мир навек освобожден

от горя и войны, от нищеты и кривды.

1960-е

* * *

За всех, кто жил, в грядущее влюблен^{441},

кто в бездне бед оставил к счастью веху,

кто отдал все на радость человеку

и честно пал, не выронив знамен,

кто путь наметил звездному разбегу,

познанья жаждой вечно опален, —

за всех друзей кладу земной поклон

жестокому и радостному веку.

Как мы любили! Как мы были строги!

Дни нашей были — школы, новостройки,

скитаний пыль и страшная война.

Враги, не смейте бомбами грозиться!

Мы чхали смерти в черные глазницы,

чтоб жизнь цвела, певуча и вольна.

<1957, 1960-е >

* * *

Наш день одет в спецовку и шинель^{442},

он свеж и строг и все ж похож на праздник.

Для всех народов — желтых, черных,

                                                   разных —

он — трубный зов и видимая цель.

Свети, наш день, за тридевять земель,

в сердца людей, трудящихся и страстных,

сгони с них хмурь, пролей в их души хмель,

объедини под кроной стягов красных.

Чтоб стар и молод шли с неправдой драться,

чтоб серп и молот стали знаком братства

и озарили с ног до головы

бойцов великой армии труда.

Оставьте всякое отчаяние, — вы,

входящие сюда!

1960-е

* * *

Не в духоте семейного уютца^{443},

не за столом, не в стенах четырех,

а в жарком гуле строек и дорог,

в кругу друзей все радости куются.

Иной всю жизнь судьбу свою стерег

и знать не знал, почайпивая с блюдца,

что где-то флаги вьются, песни льются

и дует в лица братский ветерок.

Я с тем дружу, кто смолоду, на счастье,

возненавидел символы мещанства —

сундук с добром да пышную кровать.

Кто дня не жил один, без коллектива,

тот может все, тому ничто не диво —

творить миры и тайны открывать.

1957

* * *

А также труд, что сроду не разлюбим^{444},

и мир, и счастье, нужные для всех.