доживаю с кротким другом
в одиночестве бунтарском.
Сотня строчек обветшалых —
разве дело, разве радость?
Бог назначил, я вещал их, —
дальше сами разбирайтесь.
Не о том, что за стеною,
я писал, от горя горбясь,
и горел передо мною
обреченный Лилин образ…
Бас, избравших мерой сумрак,
вас, обретших душу в деле,
я люблю вас, неразумных,
но не так как вы хотели.
В чинном шелесте читален
или так, для разговорца,
глухо имя Чичибабин,
нет такого стихотворца.
Поменяться сердцем не с кем,
приотверзлась преисподня, —
все вы с Блоком, с Достоевским, —
я уйду от вас сегодня.
А когда настанет завтра,
прозвенит ли мое слово
в светлом царстве Александра
Пушкина и Льва Толстого?
1986
Поздравление с Новым, 1987 годом
Я невызревший плод на урочное блюдо кладу,
я еще не пришел, и явиться меня не зовите, —
Александр Моисеевич, здравствуйте в Новом году,
и да будет он годом хороших вестей и событий.
Я не знаю, как где, а в российской беде в кой-то век
захотели сойтись государственность и человечность.
Александр Моисеевич, добрый вы мой человек,
может, счастье-то все, чтобы в жизни почувствовать Вечность.
Как не верить в нее, когда сквозь тошноту бормотух
вечер, снег, Петербург ставят пьесу дворцов и каналов.
Александр Моисеевич, мудрый вы мой драматург,
неразгаданный брат неудачников и коммунаров.
Я еще не пришел, эти строки еще не сбылись,
как заря за окном, несвершенна, робка, новогодня…
Александр Моисеевич, я — Чичибабин Борис, —
я люблю Вас давно, еще больше люблю Вас сегодня.
1986
БУДДИЙСКИЙ ХРАМ В ЛЕНИНГРАДЕ>{224} 1
Буддийский храм на берегах Невы
приснился ль вам, знавали ль в жизни вы?
Ни то, ни се — гадание годов.
Следы Басё меж пушкинских следов
найти нельзя на плане городском.
Поди, не всякий здешний с ним знаком.
Бог весть когда, Бог ведает при ком
примерз ко льдам улыбчивый дракон,
прожег звездой стогибельную тьму,
чтоб Лев Толстой откликнулся ему.
Я смел понять, что жизни светел круг.
Когда опять приедем в Петербург,
ужель найдем, коль миги не велят,
молельный дом калмыков и бурят?
Откуда здесь, где холодно зимой,
как чудо, весть премудрости иной?
Нет, я не мнил, душевно неуклюж,
уверить мир в переселенье душ.
Я Чудью был и лошадиным ртом,
встав на дыбы, кричащим под Петром.
На склоне лет и на исходе сил
нирваны свет мой дух преобразил.
Поэтов лень — достоинство и щит.
Грядущий день не нам принадлежит.
Его любить — даждь Бог мне на веку
подобным быть котенку и цветку.
Так мы с тобой из царства сатаны
немой судьбой сюда приведены,
и близок нам, покамест не мертвы,
буддийский храм на берегах Невы.
2
Тарáйра тарайрáм
от многих бед и бедствий
спаси нас свет тибетский
могучих далай-лам
тарáйра выпит рай
цела петрова палка
как мёртвому припарка
что хочешь выбирай
тарáйра тарайрáм
что было то забудьте
свое потопим в бунте
поставим Будде храм
тарáйра выпит рай
сияйло состоится
всея Руси столице
империи Петра.
То было в дни войны,
в разгар кровавой жатвы.
В покое Бодисатвы
прибавилось вины.
Мотай себе на ус.
Как жить, утратив мету?
Роднее братьев нету,
чем Будда и Исус.
1987
Ах, Москва ты Москва — золота голова!
Я, раскóлов твоих темноту раскумекав,
по погубленным храмам твоим горевал
вместе с тысячью прочих жидов и чучмеков.
Мои ночи в сиянье твоих вечеров,
и московский снежок холодит мои веки,
искаженный твой облик целую в чело,
в твое красное с белым влюбляюсь навеки.
Мне святыни твои — как больному бальзам,
но согласья духовного нет между нами, —
поделом тебе срам, что не веришь слезам
и пророков своих побиваешь камнями.
Ты, со злой татарвой не боясь кумовства,
только силой сильна да могуча минутой,
русской вольности веси, ворюга, Москва,
прибирала к рукам с Калитой да с Малютой.
Ты на празднества лжи созывала детей,
оглашая полсвета малиновым звоном,
но в пределах твоих, но по воле твоей
с целым миром досель непривычно родство нам.
Отлетевший твой дух долго жить приказал,
да не хочется жить, как посмотришь на лица, —
у Василья Блаженного нет прихожан,
а в церкви на крови и негоже молиться…
Не один изувеченной вечности клад
ты хранишь, зажигая огни городские,
но тебе все равно, что твой брат Ленинград
быть давно перестал тем, что был у России.
Ты родне деревенской в куске отказав,
шлешь проклятья и кары взывающим музам,
и тебе все равно, что Рязань и Казань
спозаранку твоим обжираемы пузом…
Свои лучшие думы я выстрадал здесь,
здесь я дружбу обрел, сочинитель элегий,
но противна душе чернорусская спесь,
