Собрание стихотворений - [12]

Бездушию политиканства

Поэзия — противовес.

На колья лагерей натыканная,

на ложь и серость осерчав,

поворачивает к Великому

человеческие сердца…

Не для себя прошу внимания,

мне не дойти до тех высот.

Но у меня такая мания,

что мир Поэзия спасет.

И вы не верьте в то, что плохо вам,

перенимайте вольный дух

хотя бы Пушкина и Блока,

хоть этих двух.

У всех прошу, во всех поддерживаю —

доверье к царственным словам.

Любите Русскую Поэзию.

Зачтется вам.

1959

  ВОТ ТАК И ЖИВЕМ^{29}

С тенями в очах

от бдений и дум

с утра натощак

на службу иду.

Ах, дождик ли, снег, —

мне все трын-трава, —

в непрожитом сне

спешу на трамвай.

Подруга моя,

нежна уж на что,

не хуже, чем я,

воюет с нуждой.

С зари до зари,

с работы домой —

картошку свари,

посуду помой.

А дома одно:

в вещах недочет,

на крышу окно

и стенка течет.

Устанем, придем,

тут лечь бы в тепле, —

хватает с трудом

на книги и хлеб.

Но лучшую часть

души не отнять:

потухнем на час —

и рады опять.

Ладонь на ладонь,

плевать, что озяб:

была бы любовь

да были друзья б!

Открытый для всех,

от зла заслонясь,

да здравствует смех

в каморке у нас!

Приходят от дел,

от мытарств дневных

и эти, и те,

и много иных.

И спор до утра

под крышей сырой

чуть-чуть не до драк

доходит порой.

И взоры синей

от той кутерьмы,

и много семей

таких вот, как мы.

С пустою мошной

любовь бережем, —

и все нам смешно,

и все — хорошо!

Конец 1950-х

ДИАЛОГ О ЧЕЛОВЕКЕ^{30}

— Человек, человек,

божия коровка,

у тебя короткий век,

куцая головка.

— Хоть и мало годов

положила доля,

бьется на сто ладов

сердце молодое.

Голова — не изъян

с ликом ясноглазым.

Что не видно глазам,

то узнает разум.

— Человек, человек,

божия коровка,

сам ишачишь целый век,

а земля — воровка.

— Я — земной, голодал,

работящ и беден,

чтоб расти городам

и смеяться детям.

Ты хоть в небе виси,

коль породы звездной.

Я с землею в связи.

Разлучаться поздно.

— Человек, человек,

божия коровка,

духом слаб, телом ветх,

на ногах веревка.

— По болотам, по рвам,

городя и сея,

я их много порвал

мощью тела всею.

Я огонь высекал,

хоть и был опутан.

Грезил высью Икар.

Разин бился бунтом.

— Человек, человек,

божия коровка,

одному весь свой век

маяться ли ловко?

— Не велик — не беда,

да не так уж мал я.

Как у суши — вода,

У Ивана — Марья.

Я люблю. Отвяжись.

Я тружуся, братец.

Вот вам смерть.

Вот вам жизнь.

Сами разбирайтесь.

Конец 1950-х

    ГЕОРГИЮ КАПУСТИНУ^{31}

                  1

Простые, как бы хрустальные,

до смеху и ласк охочие

хорошие люди — крестьяне,

хорошие люди — рабочие.

Задумчивые — на севере

и бешеные на юге,

хорошие люди — все вы,

друзья мои и подруги.

И сад вашей плоти пышен,

и радость в нем бьет ключом…

А мы свои книги пишем,

как воду в ступе толчем.

А мы зато знаем лучше

в дни боя и в ночи ласк,

что главная революция

на свете не началась.

До старости не остынем,

до смерти душа юна,

пылающим и настырным

не будет покою нам.

Не будет нам крова в Харькове,

где с боем часы стенные, —

а будет нам кровохарканье,

вражда и неврастения.

Неприбранных и неизданных,

с дурацкой мечтой о чуде,

 нас скоро прогонят из дому.

Мы — очень плохие люди.

                  2

Дружище Жорка,

поэт Капустин!

Какого черта

ты зол и грустен,

тяжел от жёлчи,

болтлив, издерган?..

А ты — позорче,

а ты — с восторгом —

на даль, на близь ли

хоть лет, хоть весен,

как солнце брызнет

сквозь бронзу сосен,

и вздрогнет встречный

от ветра всхлипа,

и в сонной речке

проснется рыба,

и, куртки скинув,

ряба от пота,

нагие спины

нагнет работа,

и, выйдя в сенцы

с лукавым жестом,

повеет в сердце

ночным и женским.

Задышут травы,

заплещут воды.

Слова корявы

в ушах природы.

Попробуй, молви,

чудес искатель,

о блеске молний,

о лете капель.

По лесу лазить,

на лодке мчаться, —

 ведь ты ж согласен,

что это счастье.

Взгляни-ка зорко

под каждый кустик,

дружище Жорка,

поэт Капустин.

До зорь по рощам

броди и топай,

будь прост и прочен,

как дуб и тополь.

Уж если есть нам

чему молиться,

то птичьим песням

в лесах смолистых.

Октябрь 1959

* * *

Наш кораблик, — плевать, что потрепан и ветх^{32}, —

он плывет в океане и мраке,

 а команда на нем из двоих человек,

не считая кота и собаки.

Я опалой учен, мне беда нипочем,

и со мной одна беглая женка.

Золоты ее кудри над юным плечом,

пахнут волосы терпко и тонко.

Мы на острове Ласки сушились от бурь,

пили вина из многих бутылок.

Я, как пахарь и ухарь, пытаю судьбу,

мне любовь моя дышит в затылок.

Мы летим через горы, свистя и божась,

лебединую дрему тревожа.

На борту намалеван нехитрый пейзаж

и веселая русская рожа.

Нас волна смоляная не выдаст врагу,

с шаткой палубы в бездну не скатит.

Удалые друзья на родном берегу

 волокут самобраную скатерть.

Об утесы вражды бились наши сердца,

только ты не показывай виду.

Ветру лирики нет и не будет конца,

а ханыгам споют панихиду.

Да поят нас весельем и доброй тоской,

да хранят наши души простые

красно солнышко — Пушкин, синь воздух — Толстой

и высотное небо России.

Конец 1950-х

КАК ПУШКИН И ТОЛСТОЙ^{33}

Как Пушкин и Толстой,

я родом из России.

Дни сеткою густой

мой лик избороздили.

Шумлю в лесах листвой,

не выношу кумирен,

как Пушкин и Толстой,

бездомностью всемирен.

Как Пушкин и Толстой,

я всем, к чему привязан,

весельем и тоской

духовности обязан.

С блаженной высотой

мучительную землю,

как Пушкин и Толстой,

связую и приемлю.

Как Пушкин и Толстой,

я с ложию не лажу,

став к веку на постой,