День за днем жара такая все —
задыхайся и казнись.
Я и ждать уже закаялся.
Вдруг откуда ни возьмись
с неба сахарными каплями
брызнул, добрый на почин,
на неполитые яблони,
огороды и бахчи.
Разошлась погодка знатная,
спохмела тряхнув мошной,
и заладил суток на двое
теплый, дробный, обложной.
Словно кто его просеивал
и отрушивал с решет.
Наблюдать во всей красе его
было людям хорошо.
Стали дали все позатканы,
и, от счастья просияв,
каждый видел: над посадками —
светлых капель кисея.
Не нарадуюсь на дождик.
Капай, лейся, бормочи!
Хочешь — пей его с ладошек,
хочешь — голову мочи.
Миллион прозрачных радуг,
хмурый праздник озарив,
расцветает между грядок
и пускает пузыри.
Нивы, пастбища, леса ли
стали рады, что мокры,
в теплых лужах заплясали
скоморохи-комары.
Лепестки раскрыло сердце,
вышло солнце на лужок —
и поет, как в дальнем детстве,
милой родины рожок.
1954
* * *
Любить, влюбиться — вот беда
>{23}.
Ну да. Но не бедой ли этой
дух человеческий всегда
пронизан, как лучами — лето?
К лучам стремящийся росток
исполнен творческого зуда.
Любимым быть — и то восторг.
Но полюбить — какое чудо!
Какое счастье — полюбить!
И это счастье, может статься,
совсем не в том, чтоб близким быть,
чтоб не забыть и не расстаться.
Когда полюбишь, то, ища
и удивляясь, ты впервые
даешь названия вещам,
творишь открытья мировые…
Дыши, пока уста слиты!
Не уходи, о дивный свет мой!..
И что за горе, если ты
любви не вызовешь ответной?
Идя, обманутый, во тьму,
ты все отдашь и все простишь ей
хотя б за музыку одну
родившихся четверостиший.
Не позднее 1957
* * *
Не то добро, что я стихом
>{25}дышу и мыслю с детства, то бишь
считаю сущим пустяком в
се то, что ты, вздыхая, копишь.
Не то добро, что, опознав
в захожем госте однодумца,
готов за спором допоздна
развеселиться иль надуться.
Не то добро, что эта дурь,
что этот дар блажен и долог,
что и в аду не отойду
от книжных тумбочек и полок.
И если даже — все в свой час —
навеки выскажусь, неведом,
строкой случайной засветясь, —
добро опять-таки не в этом.
Добро — что в поле под лучом,
на реках, душу веселящих,
я рос, ничем не отличен
от земляков ли, от землячек.
Что — хоть и холоден очаг,
что, хоть и слова молвить не с кем, —
а до сих пор в моих вещах
смеется галстук пионерский.
Что в жизни, начатой с азов,
с трубы, с костра, с лесного хруста,
не токмо Пришвин и Бажов
меня учили речи русской.
Что, весь — косматой плоти ком,
от бед бесчисленных не хныча,
дышал рекой, как плотогон,
смолой и солнцем — как лесничий.
Что, травы горькие грызя,
и сам горячий, как трава, я
в большие женские глаза
смотрел, своих не отрывая.
Что, вечно весел и здоров
(желая всем того ж здоровья),
не терся у чужих столов я
и не выклянчивал даров.
Что, всей душой служа одной,
о коей сызмала хлопочем,
я был не раз и буду вновь
ее солдатом и рабочим.
Конец 1950-х
* * *
Ох, как мой край метели холят!
>{26}У нас тепла полгода ждешь,
дождался чуть — и снова холод:
то чешет снег, то лупит дождь.
По наклонившимся колосьям
и оголившимся ветвям
приходит свищущая осень,
и начинается бедлам.
Ее туманами повиты,
не понарошку, а всерьез
все наши лучшие пииты
влюблялись в слякоть да в мороз.
А я до холода не падок.
Едва осиливши нужду,
не вижу проку в листопадах,
добра от севера не жду.
И хоть российские пииты
воспели вьюжные снега,
меня тем пойлом не пои ты:
я зимам сроду не слуга.
Меся подстуженную жижу
и не боясь ее угроз,
до одуренья ненавижу
хваленый музами мороз.
Конец 1950-х
* * *
Апрель — а все весна не сладится
>{27}.
День в день — не ветрен, так дождист.
Когда в природе неурядица,
попробуй на сердце дождись.
Блеснет — на миг — и тучи по небу,
и новый день не удался.
А все ж должно случиться что-нибудь,
вот-вот начнутся чудеса.
И что душе до вражьих происков,
что ей, влюбленной, боль и суд,
когда в лесу сине от пролесков
и пахнет почками в лесу?..
1958
* * *
Без всякого мистического вздора
>{28},
обыкновенной кровью истекав,
по-моему, добро и здорово,
что люди тянутся к стихам.
Кажись бы, дело бесполезное,
но в годы памятного зла
поеживалась Поэзия, —
а все-таки жила!
О, сколько пуль в поэтов пущено,
но радость пела в мастерах,
и мстил за зло улыбкой Пушкина
непостижимый Пастернак.
Двадцатый век болит и кается,
он — голый, он — в ожогах весь.
