Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ - [16]

— Если бы я былъ правительство, — сказалъ Завьяловъ съ внезапной злостью, — я бы вамъ показалъ рабочія массы…

— Вы — черносотенецъ, — сказалъ Аронсъ съ такой же злостью. — Народное самосознаніе…

— Я бы вамъ устроилъ народное самосѣченіе. Розги механическія завелъ бы… Нѣтъ, я бы изъ васъ вышибъ искру пламени…

Они смотрѣли другъ на друга, какъ враги, но Матовъ успѣлъ внести примирительную ноту.

— Господа, полно ссориться, — сказалъ онъ. — Что намъ дѣлить? Мы всѣ виноваты и всѣ сознались. Раньше мы уклонялись, увѣряли: «я не я и лошадь не моя». Теперь махнули рукой и сказали себѣ и правительству: «Да, мы виновны и не заслуживаемъ снисхожденія. Будь, что будетъ».

— Вотъ это правда, — сказалъ Завьяловъ, успокаиваясь. — Пусть дѣлаютъ надъ нами, что имъ угодно. Мы стерпимъ.

И всѣ полуэмигранты, выбитые изъ привычной колеи, почувствовали справедливость этихъ словъ.

— Будь, что будетъ, — повторилъ Аронсъ. — Что-нибудь непремѣнно будетъ.

— Тридцать лѣтъ мы сидѣли сиднемъ у моря и ждали погоды, — продолжалъ Матовъ, — теперь погода пришла. Мы плывемъ.

— Плывемъ, — сказалъ Аронсъ, — но не знаемъ куда.

— Куда-нибудь выплывемъ, — весело сказалъ Матовъ, — какъ въ пѣснѣ поется:

Смѣло братья. Вѣтромъ полный,

Парусъ мой направилъ я.

Дачники развеселились. На столѣ появились бутылки, одна съ столовымъ виномъ, другая съ густой коричневой наливкой мѣстнаго производства.

— Старики, давайте запоемъ, — предложилъ Завьяловъ. — Это самое «Море».

— Запоемъ, — согласился Матовъ.

Но туда выносятъ волны

Только смѣлаго душой…

Слова пѣсни были гордыя, вызывающія, но вмѣстѣ съ весельемъ у всѣхъ было совсѣмъ другое чувство: будто море бушуетъ, и ночь стоитъ надъ моремъ, и берега не видно, — и они плывутъ въ лодкѣ, среди валовъ, окруженные пѣною, но не знаютъ куда…

Матовъ вернулся домой поздно ночью. Они шли вмѣстѣ съ Завьяловымъ и говорили о Клюевѣ.

— Отчего онъ такой?.. — спросилъ Матовъ и не зналъ, какъ формулировать дальше свою мысль.

Завьяловъ усмѣхнулся: — Онъ вольнаго барана во снѣ увидѣлъ.

— Какого вольнаго барана?

— А помните у Щедрина: домашній баранъ вольнаго барана во снѣ увидѣлъ и затосковалъ. Мѣста не могъ найти, умеръ съ тоски. Вотъ это самое. Одно у Щедрина неправильно. Мирный баранъ былъ мирный и остался до самой смерти. А на дѣлѣ выходитъ, что послѣ такого сна у барана бываетъ тоска свирѣпая и красное въ глазахъ. — И всѣ мы такіе же бараны, — прибавилъ онъ, — бараны, бя!.. Тоска свирѣпая.

Онъ выпилъ у Клюева, и на вольномъ воздухѣ его разобрало.

На перекресткѣ они разстались, и Матовъ дошелъ до своей квартиры. Вещи были разложены. Сережа спалъ. Но Екатерина Сергѣевна сидѣла съ заспанными глазами и раскладывала пасьянсъ. Карты были старыя, обитыя по концамъ и совсѣмъ черныя отъ употребленія.

— Ты не спишь? — спросилъ Матовъ съ бѣглымъ неудовольствіемъ, проходя въ свой кабинетъ.

— Не сплю, — вяло сказала Екатерина Сергѣевна и переложила короля.

— Меня караулишь, — сказалъ Матовъ саркастически, снимая сюртукъ.

— Я не караулю, — сказала Екатерина Сергѣевна, — у меня денегъ не хватило.

— Какъ? — воскликнулъ Андрей Петровичъ. — Я далъ тебѣ пятьдесятъ рублей.

— Я всѣ истратила, — сказала жена, — и еще не хватило.

— Куда вы, бабы, деньги тратите? — раздраженно заговорилъ Матовъ. — Все вамъ мало. Какъ въ яму бросаете.

Екатерина Сергѣевна молчала и перекладывала карты.

— Изъ-за васъ нельзя думать ни о чемъ благородномъ, — крикливо сказалъ Матовъ.

— Я не виновата, — тупо сказала жена.

— И я не виноватъ… — Проклятая дверь! — Онъ ткнулъ дверь кабинета къ себѣ, но она не поддавалась.

— Хоть пять рублей дай! — поспѣшно сказала жена. Матовъ сердито вытащилъ кошелекъ и вытрясъ содержимое его на столъ.

— На, обирай!

«Завтра попытаюсь у Клюева занять, — думалъ онъ, укладываясь на дачномъ диванѣ и стараясь подобрать ноги, которыя все перелѣзали черезъ боковыя перильца. — Ну, жизнь»…

И передъ тѣмъ, какъ заснуть, онъ думалъ о томъ, что въ концѣ концовъ онъ существуетъ для этихъ женщинъ, для Ступы съ нянькой, и для Анисьи съ мороженникомъ, и для этой сырой дамы съ распущенными волосами. Онѣ собрались вокругъ него и живутъ отъ него, и у него никогда не хватаетъ денегъ на ихъ потребу.

— Ну, жизнь, — повторилъ онъ, и ему стало жаль самого себя до крайности, почти до слезъ.

— Уйти бы куда, — подумалъ онъ, — да развѣ онѣ отпустятъ?

На этой мысли онъ заснулъ. Ему снилось море. На морѣ была буря, но они отплывали въ лодкѣ, онъ и Клюевъ и другіе мужчины-дачники. Дамы стояли на берегу съ прислугой и дѣтьми. Онѣ что-то кричали. Но шумъ прибоя заглушалъ ихъ голоса. Екатерина Сергѣевна стояла впереди и кричала громче всѣхъ. И прислушавшись, онъ разобралъ: «Дай мнѣ денегъ, дай мнѣ хоть пять рублей!»

V.

Въ домѣ Клюева на чердакѣ было три свѣтелки. Въ нихъ спали старшія дѣти, два гимназиста вмѣстѣ и Петя съ учителемъ, тоже вмѣстѣ. Мися помѣщалась одна, въ маленькой комнаткѣ, окно которой выходило на востокъ.

Солнце только что взошло, другія дѣти еще спали. Мися вскочила съ постели, сунула ноги въ туфли, потомъ накинула старую шубку, которая служила ей вмѣсто халата. Ночью въ свѣтелкѣ было очень холодно, но теперь быстро теплѣло. Вся комната была залита радостнымъ, румянымъ свѣтомъ. Мися встала противъ окна и принялась смотрѣть на солнце. Глаза ея слезились. Солнце стало большое, красное, какъ огонь. Оно разстилалось на полнеба. Потомъ все небо стало, какъ одинъ сплошной пылающій костеръ. Мися отвела глаза, но вся голова ея была полна свѣтомъ, передъ глазами бѣгали красные круги и даже въ ушахъ звенѣло яркое, малиновое, трепещущее пламя. Мисѣ казалось, что солнце, это — море и она купается въ немъ, таетъ и не тонетъ, горитъ и не сгораетъ.