Собрание сочинений. Том I - [66]

Но хорошего должно быть в меру. Наверху определили, что абонент Бухтаревич создает неравномерную нагрузку на потребление сочных плодов бытия, и тарифный план его жизни был изменен в одностороннем порядке. На его лицо нанесли броский макияж, добавив несколько хирургических изменений. Операция завершилась неудачно, работал явно непрофессионал.

С эстетической точки зрения Бухтаревич себя не удовлетворял. Зрелище феерического урода приводило его в отчаяние. Моральное его состояние было под стать физическому: кто-то проник в его внутренний мир и переколотил там все что только можно.

Вырываясь из второстепенной сюжетной линии, Бухтаревич вышел на тропу отмщения. Пережитая недавно утрата целостности кожных покровов затуманила его разум.

— Я выпущу тебе кишки!

Сипович высоко ценил свою природную комплектацию, уступать отдельные детали он не собирался. События сегодняшнего дня показывали, что чуть ли не каждый второй спит и видит, как бы обокрасть его на какой-нибудь жизненно важный орган.

Бухтаревич на мгновение потерял дар красноречия, но, как известно, талантливый человек талантлив во всем. Одной только мимикой он весьма реалистично изобразил человека, которому все осточертело.

Слушать гневные тирады Сиповичу было чрезвычайно неприятно. Он бросил свой скарб и выбрал для побега произвольное направление. Бухтаревич, обуянный жаждой возмездия, пустился в погоню. Полицейский, не понимавший, что вообще происходит, но догадывавшийся, что что-то все-таки происходит, последовал за обоими.

Для Сиповича и Бухтаревича забег не был спринтерским дебютом, и продолжая борьбу за золото, они оставляли полицейского состязаться с клубами пыли, в которых он задыхался.

Полицейский очень старался, он перебирал лапками, как амбициозный таракан, но его вестибулярный аппарат уже начинал пошаливать. Понимая, что, если ничего не предпримет, он будет аннулирован до конца книги, полицейский присосался к спине Бухтаревича, изъявляя сильную братскую заботу.

В Бухтаревиче было что-то, пробуждающее низменные страсти в людях, стоящих на страже закона. Но так как сегодня он уже был единожды отлупцован, то обладал правом вето на новую порцию побоев.

Пока преследователи нежно ворковали в объятиях друг друга, Сипович получил стратегическое преимущество. И все-таки скрываться ему было некуда: у него отобрали кров, отрезали все пути к отступлению, на каждом шагу его подстерегал предатель. «Залечь на дно» — сказали бы бывалые рецидивисты, но проблема заключалась в том, что и по дну шастали всякие Бухтаревичи и прочие сомнительные персонажи.

Понимая все это, Сипович повернул стопы в направлении дома. Уж если погибать, то в родных пенатах. Обнаружив сильный перегруз полицейскими, он отсортировался в ближайший переулок.

9

Душевные муки, которые пережил Сипович, придали особую выразительность его чертам, словно их коснулась чуткая рука искусного ваятеля. Сипович был погружен в размышления о тщете человеческих усилий и напоминал титана, которого постиг приступ меланхолии. Вывернутые карманы его брюк висели, олицетворяя несбывшиеся надежды о богатстве. В сердце его сидела заноза нищеты, никак не дававшая ему покоя.

Отчий брег, к которому причалил тонущий корабль Сиповича, был мертв и необитаем. Судя по разрушениям, накануне он истово держал осаду. Повсюду вскрывались следы жесточайших баталий, указывавшие на отчаянное сопротивление, с которым столкнулся неприятель, вторгшись на незащищенную территорию.

Скупая мужская слеза задержалась в уголке глаза Сиповича и глухо расшиблась о то самое место, где в лучшие времена вырастали гигантские денежные сталагмиты. Рука Закона творила беспредел: она нащупала карман Сиповича и жадно выпотрошила его, конфисковав все сбережения, которые перешли к нему по наследству от Бухтаревича. Моральное-этическое лицо мира в очередной раз получило удар и воссияло новым фингалом.

Сипович страдал, но жестокий мир отнял у него и эту радость. В минуты скорби, когда сильнейшие из мужчин дрожат сердцами, обращая к светилу щенячьи взоры, Сиповича посетил некто, источающий таинственные ароматы.

Перл творения, Брут Яковлевич считал своим долгом входить во все незапертые помещения страны. С незапамятных времен он курсировал из квартиры в квартиру, прокладывая дорогу аристократически длинным носом. Этот функциональный агрегат был подходящей длины, чтобы без помех елозить им в чужих делах. С неизменным «это я, Брут» он вторгался в чужие владения, обозначаясь в пространстве другой не менее характерной деталью — побитым молью свитером, распространявшим едкие нафталиновые пары. С пылом дикого жеребца Брут Яковлевич погружался на дно внутридомовых интриг, вскрывая тайные переписки и обличия лжецов. Он внимал стенаниям униженных и угнетенных, он сталкивал лбами жен с любовницами, мужей с тещами; родственные души в его присутствии сцеплялись, как уличные коты. Ходил он с двух до шести по Москве, в остальное время — крался. Не будет преувеличением сказать, что при его непосредственном участии дом полнился эфирами ненависти и презрения.

Естественно, дурные наклонности Брута Яковлевича вкупе с физиологическими дефектами (длинным носом) делали его человеком определенно неприятным. Единогласным решением жильцов был издан неофициальный эдикт об изгнании БЯ из дома.