Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения - [11]

Было лето, и лета не стало,

И соловьиное пение кончилось.

А ведь недавно такое бывало,

Целыми днями такое творилось,

Иволга флейту свою продувала

Так, что трава на колени валилась.

Грудка малиновки вся содрогалась,

Голос звенел непрерывною нотой.

Позже, заметил я, как полагалось,

Мать озаботил птенец желторотый.

Бросила петь, все летала, носила,

Чуть рассветает — скорее в дорогу.

Предупредительно сына просила:

— Не увлекайся и клюй понемногу!

Грустно задумалась заводь на Клязьме,

Грустно меня ты окликнула: — Милый! —

Был на воде замечательный праздник

Белых, опрятных, нетронутых лилий.

Где это все? Отшумело. Отпело.

Видишь, как грустно березонька гнется?

Милая! Наша любовь уцелела.

Главное это, а лето вернется!

1967

* * *

Ты входишь в море тихо, величаво,

Бесшумно, грациозно и легко.

Как будто бы оно тебя качало,

Кормило материнским молоком.

Как будто ты росла не в курском поле,

Где мазанки прищурившись глядят,

Как будто ты росла на Черном море,

Где кипарисы стройные стоят.

Нет суеты в твоем морском купанье,

Спокойствие, уверенность с тобой,

Ты не плывешь — ты смуглыми руками

Ласкаешь изумруд воды живой.

Из волн выходишь, греешься на камне,

Как никогда, свежа и хороша.

И на тебя, таясь за облаками,

Подолгу смотрит солнце не дыша!

1967

* * *

— Согрей меня, милый,

Словами, руками, дыханьем,

Полой пиджака,

Новой песней,

Своими стихами!

Чего ты молчишь?

Расскажи мне

Хорошую сказку

О том, как царевна

Ходила к простому подпаску.

Костер разжигала

И кашу варила из гречи,

Трубила в рожок, убегала,

Кричала: «До встречи!»

А то приходи!

Усыплю приворотников зельем,

Мы царскую трапезу

Вместе с тобою разделим.

А чтобы ты мог понарядней

Одеться, убраться,

Кафтан с сапогами

Спрошу у любимого братца.

На шапку нашью тебе звездочку

Я для начала,

Чтоб ночью ты шел,

А она тебе путь освещала.

— А где тот царевич?

— Да вот он! Да ты это,

Кто же еще-то?.. —

Светает.

Кричит коростель.

Белым куревом курит болото.

1967

Гроза в Гаграх

С гор шла гроза и вовсю бушевала,

Молнии прыгали в море, как мяч.

Не закрывалась всю ночь душевая

Для эвкалиптов, деревьев и дач.

С треском сухим разрывались раскаты,

Робость и оторопь сердце брала.

Море накатывало накаты,

Бешеный берег грыз удила.

Всхлипывал ливень, как в ссоре два любящих,

Как схоронившая мужа вдова.

Ветер раскачивал нищенку в рубищах,

Это плакучая ива была.

Я на балконе сказал: — Громовержец,

Чуть осторожней бы — милая спит!

Мне говорили — ты можешь быть вежлив.

— Это не я, это сын мой гремит.

Эй, постреленок, а ну-ка потише,

Нет у тебя полномочий таких! —

Дождь стал ходить осторожней по крыше,

Ветер рванул еще раз и затих.

Море умаялось, и укачалось,

И повернуло от берега вспять.

Сколько шуметь ему предназначалось,

Столько оно прошумело и — спать.

Утром сказала ты: — Пальмы помылись!

С радостью бросились в солнце и зной.

Как они, бедные, месяц томились,

Ждали свиданья с дождем и грозой!

1967

Утешение

На деревьях не иней,

А белая грусть.

Ты не плачь, дорогая,

Я скоро вернусь.

Ты не плачь,

Я твою горевую слезу

Через дальние дали

С собой увезу.

Успокойся! Мы любим:

Мы живы. Мы — мы,

Две снежинки

На черных ресницах зимы.

1968

* * *

Вернуться бы в лето.

Да только возможно ли это?

В туманы над озером,

В звонкое пенье кукушки.

В зарю, что уселась

На самой высокой верхушке.

Вернуться бы в шелест

Уснувшей осоки прибрежной,

Прислушаться к пению пеночки нежной,

К рассветному, тихому

Плеску сазанов,

К природе,

К ее молчаливым сказаньям.

А надо ли в лето,

Когда я с зимою взаимен?

Скрипят мои лыжи,

Лыжня голубеет за ними,

И друг догоняет

И просит: — Пойдем по раздолью! —

И алый румянец играет

Под черною-черною смолью!

1969

ТРИ ТРАВЫ

Улица Асеева

Шел по Москве задумчиво, рассеянно,

Не видя и не слыша никого,

И вдруг читаю — улица Асеева,

И оживился — я ведь знал его!

Он посвящал мне строчки нежные,

Беседой продолжительной дарил,

За рифмы выговаривал небрежные,

За смелость и за образы хвалил.

— Вы, батенька, большою дверью хлопнули,

Когда вошли решительно в наш цех,

Пробились к солнцу сквозь туманы плотные,

Вам нелегко достался ваш успех!

Все существо его стихами грезило.

О, как любил он пушкинскую речь!

Он старился, но только тронь поэзию —

Он рыцарь, и в руках сверкает меч!

А улица его лежит у рынка,

Прислушиваясь к разным голосам,

В том уголке, где старая старинка

Дала дорогу новым корпусам.

На улице его не умолкает

Живая речь, живой поток людей.

Асеев понемногу привыкает

К новорожденной улице своей!

1967

В послевоенном селе

Сердце сжало мне чувство мгновенное,

Как увидел я послевоенное,

Исковерканное село,

Слезы брызнули, скулы свело.

Добрый аист над крышей соломенной,

Попаданьем снаряда проломленной,

Затевает гнездо и семью

И зовет меня: — Сядь на скамью!

А скамья оказалась нетронута,

Несмотря на наличие фронта,

На губительную шрапнель

И еще кой-чего пострашней.

Сел, гляжу, а крылечко обуглено,

Рядом яблоня грубо погублена,

Уцелевший притынный репей

Говорит: — Мне не страшно теперь!

Со столба раздается вещание,

Добрый диктор дает обещание —

Жизнь наладить, поднять из руин,

Чтоб дышалось просторам равнин.

К танку колосом рожь прикасается,

Говорю я: — Он здесь не останется,

С поля мы его уберем,

На турбину для ГЭС перельем.

Люди сельские кланялись поясно,

Я смущался, и было мне совестно,