Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - [168]

«…Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей;

Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Голубица моя… покажи мне лицо твоё…»

О. Сергий закрыл глаза.

Утренний ветер едва коснулся душистых листьев берёзы. Ласковым шелестом нужными словами отозвались они.

Казалось, оживает ствол дерева. Наполняет плотью и кровью. Вызванный к жизни покоряющими, знойными словами любви.

«…Как лента алая губы твои… как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…

О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста… Сотовый мёд каплет из уст твоих, невеста; мёд и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!»

Да… Свершилось чудо… Белый, холодный ствол берёзы ожил. Затрепетал страстным желанием… Перед ним стояла она… невеста… голубица… лилия…

И он обнял её… и целовал её, задыхаясь…

– Прекрасны ноги твои… Округления бёдр твоих, как ожерелье… Стан твой похож на пальму… Груди твои – на виноградные кисти…

Но она не дала говорить ему. Горячим ртом прижалась к его губам. И он, затрепетав всем телом, обнял её всю…

* * *

В Зареченском монастыре сохранилось предание:

Когда-то давно жил в монастыре послушник о. Сергий, ревностный к молитве, старательный в послушании. Но враг соблазнил его. Впал молодой послушник в прелесть. Враг рода человеческого принял образ прекрасной девы и увлёк молодого послушника в лес… Утром монахи нашли его мёртвым недалеко от монастыря. Он лежал, судорожно обняв ствол березы у подножья.

И руки были так крепко сжаты, что их не могли разжать люди.

Пришлось дерево срубить.

Любовь

Когда Соня увидала мужа в военной форме, она не могла удержаться от смеха:

– Коленька, ты точно ряженый.

Мундир был широк. Сабля болталась сама по себе. Он казался шире в плечах и выше ростом.

Шутливо показывал ей, какой он теперь бравый. И смущённо улыбался.

Так странно было: точно он и не он.

Если взглянуть мельком – какой-то чужой офицер, широкий, нескладный. А если вглядеться – прежний Коленька.

И глаза его, и мягкие волосы, и губы, закрытые тёмными, волнистыми усами.

– Мой Коленька. И в эполетах, и в смешном мундире, и с саблей, а всё-таки – мой…

Захотелось приласкать его, как маленького. Стало так жалко чего-то. И от внезапного волнения на глазах выступили слёзы. Он понял иначе:

– Ну что ты, Сонечка, не надо… Ведь пока ещё ничего не случилось.

Она прижалась к нему и, пряча лицо, сказала:

– Я не о том… Я совсем не о том…

– О чём же?

Но она не знала, как объяснить ему.

До отъезда оставалось три дня.

Стояла суматоха. Приходили знакомые и утром, и днём, и вечером… Коленька разбирал свои бумаги. Пол был завален измятыми и разорванными лоскутками. Пили холодный чай. Обедали не вовремя.

Соня никак не могла заставить себя сосредоточиться на мысли, что муж её уезжает на войну, что его могут убить или ранить, что, может быть, она никогда больше его не увидит. Ей казалось, что она живет накануне какого-то большого события, никакого отношения не имеющего к войне. Почти радостного. Хотелось смеяться, говорить, быть на людях. Кругом тоже казалось всё возбуждённо-радостным…

Коленька внимательно всматривался в её блестящие глаза, как будто бы хотел спросить, почему она такая.

Соня понимала его и говорила:

– Я сама удивляюсь себе. Мне так хорошо. Мне кажется, это не нервы.

Даже на вокзале Соня чувствовала себя так же, как будто бы Коленька уезжал совсем ненадолго. Скоро вернётся. И тогда произойдёт самое важное.

Его провожало много народу. Всем было грустно. Несколько раз Соня мысленно говорила себе: «Ведь Коленька уезжает на войну: его могут убить».

Но слова эти – определённые и жестокие – казались чужими и не производили никакого действия.

После второго звонка Коленька стал прощаться.

Молча и долго целовал её лицо и жал руки. Фуражка у него съехала на затылок. Мягкие волосы сбились на лоб. Усы были влажны от осенней сырости. Лицо зарумянилось от холода. Он казался почти мальчиком.

Соня взяла его голову обеими руками. Поцеловала в глаза и губы.

Пробил третий звонок.

На ходу вскочил в поезд. Успел обернуться и ещё раз встретиться с ней взглядом.

Но клубы пара обвили тёмный поезд, и когда пар рассеялся, перед платформой лежали тяжёлые, неподвижные рельсы.

Стало пусто. Соня оглянулась по сторонам.

– Вам кого? – спросил кто-то из знакомых.

– Ах нет… Это я так… Мне скорей надо домой, – растерянно ответила Соня.

И, ни с кем не прощаясь, быстро пошла по платформе.

Только дома она поняла, что с ней случилось…

Едва сдержалась, чтобы не броситься из пустых, мёртвых комнат. Сразу и всем существом своим поняла, что Коленька уехал на войну.

Убьют, и она больше никогда его не увидит.

Ещё больней было от сознания, что три дня перед отъездом она не чувствовала этого. Они прошли незаметно, как самые простые дни, в сутолоке, шуме, на чужих людях.

И их нельзя вернуть…

Хоть бы один раз ещё увидать его. Сказать ему всё. Он не знает, что с ней сейчас. И никогда, никогда больше не узнает.

Она не могла ни плакать, ни кричать. Металась по комнатам, чувствуя, что сойдёт с ума, если ещё хоть немного останется одна.