Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - [169]

С вокзала приехали знакомые.

Она почти не слушала их. Они хотели её утешить и говорили много. О войне, о победе, о подвигах, ещё о чём-то…

Соня не выдержала и стала кричать им:

– Не надо… Ничего мне не надо. Ведь Коленьку-то убьют. Ведь его-то уже не будет… Поймите же… поймите… нельзя же так…

Ночь она просидела не раздеваясь.

Она не могла встать. Не могла заставить себя что-нибудь делать. И думать ни о чём не могла.

Всё остановилось в ней. Как будто она перестала жить…

* * *

Каждый день она ждала известий о смерти мужа.

Дни вытянулись в сплошной однообразный, мучительный ряд.

Не было ни прошедшего, ни будущего – всё слилось в неподвижное, напряжённое ожидание.

И когда ей принесли телеграмму, у неё едва хватило сил распечатать её.

Поняла только одно: жив…

Ранен… тяжело… Пусть, пусть всё что угодно. Он жив… Она снова увидит его. Больше ей ничего не надо.

На вопросы знакомых она отвечала:

– Жив… ранен… скоро приедет…

– Тяжело ранен?

– Да-да… послезавтра приедет.

И каждый раз она испытывала такое чувство, как будто бы снова узнавала о том, что Коленька жив. А к тем, кто спрашивал о муже, она относилась так, как будто бы они принесли ей это известие.

Кто-то спросил её:

– Николай Сергеевич приедет домой или в лазарет?

Соня ответила:

– Конечно, домой.

Соня привезёт его с собой. Уложит на белую кровать и будет сама и день и ночь ухаживать за ним.

Она даже улыбается, вспоминая этот вопрос. Куда же, как не домой, может приехать Коленька?

Соня поехала встречать мужа.

Выпал снег. Было морозное, солнечное утро. Соня ушла на самый конец платформы – дальше начиналось поле. Стояли белые березы. Над ними с звонким криком вились галки…

Надо идти назад. Сейчас придёт поезд. На платформе теперь уже не было так пустынно. Ходили люди с красными крестами на рукавах. Несколько военных с заиндевевшими усами озабоченно делали какие-то распоряжения.

Соня смотрела рассеянно, как будто бы всё это не имело никакого отношения к Коленьке: поезд подойдёт, он выйдет из вагона, и она увезёт его домой, а все остальные останутся здесь вместе с ранеными…

Когда подошёл белый санитарный поезд, на котором тоже стояли красные, как кровь, кресты, Соня не побежала к вагонам, как все остальные, а осталась около входной двери, чтобы не просмотреть и не пропустить мужа.

Боковые двери отворились. Несколько раненых вышло из вагона. Соня искала глазами Коленьку. Его не было. Стали выносить тяжелораненых. Они лежали на жёлтых носилках, под тёплыми серыми одеялами.

Она подошла к какому-то военному и спросила:

– В котором вагоне прапорщик Ланской?

Военный извинился. Он не знает. Надо спросить доктора.

Соня стояла растерянная. Не знала, куда ей идти. Может быть, его нет в этом поезде?

А раненых всё выносили из вагонов. Они лежали с закрытыми глазами, с измученными, пожелтевшими лицами. Соня не всматривалась в них. Она ждала Коленьку. Но среди тех, которые выходили из вагона, его не было.

Соня решила найти доктора. Подошла к солдату с перевязанной рукой и спросила:

– Скажите, где доктор?.. Впрочем, может быть, вы знаете… в этом ли поезде прапорщик Ланской?

– Да здесь… вон в том вагоне… – солдат показал головой на другой конец платформы.

Соня пошла туда.

Навстречу ей на носилках несли офицера. Всё лицо было забинтовано. На белой марле резко выделялся один чёрный глаз. Соня так торопилась, что едва взглянула на носилки. Что-то неприятное и жуткое было в круглой, как шар, забинтованной голове, с отверстием для глаза. Они встретились взглядом. Соня хотела пройти мимо. Раненый сделал слабое движение. Почти незаметное. И Соня бросилась к нему.

Кто-то крепко схватил её за руку и сказал над самым ухом:

– После… после… сейчас нельзя!..

Соня ответила скороговоркой:

– Это мой муж!..

Хотела высвободить руку. Снова рванулась вперёд. Но её не пустили.

* * *

Николай Сергеевич поправлялся медленно. Он был тяжело ранен в лицо и голову.

– Знаешь, как странно, – сказал он Соне, – я был на войне сорок минут. Не видал неприятеля. И вот, кажется, изуродован на всю жизнь.

Соня рассказала ему, как ждала телеграммы об его смерти.

– Теперь я способна чувствовать только одно – что ты жив.

– Да… жив… Но я, Сонечка, урод…

Он посмотрел на неё долгим-долгим тревожным взглядом. Соне почему-то стало ужасно смешно:

– Урод… уродинка мой…

– Нет, я не шучу, – настойчиво повторил Николай Сергеевич, – я не видал своего лица, но, должно быть, меня изуродуют раны.

Соня почувствовала в его голосе боль и перестала смеяться.

– Что ж, – сказала она, – я люблю тебя всего… Какой бы ты ни был…

И, чтобы прогнать последнюю тень тревоги, прибавила:

– Теперь даже больше буду любить…

– Ну, уж это ты врёшь!

И по блеску его незабинтованного глаза она видела, что он смеётся.

– Уродинка мой, – снова сказала она. И долго-долго целовала его руки.

Николай Сергеевич пролежал всю зиму. Наконец доктор сказал, что скоро можно будет выписаться из лазарета.

В этот день Соня принесла цветы – нежно-лиловые фиалки.

Он молча взял их и положил на столик.

Соня хотела сказать что-то, но взглянула в его открытый глаз и остановилась: на неё смотрел кто-то чужой – упорно и зло.

– Коленька, что случилось?! – вырвалось у неё.