Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы - [191]

Он был доволен судьбой. У него не было никаких требований к жизни и никаких мечтаний. Он был тих, белобрыс, некрасив, не любил пить и не ухаживал за девушками. Это только отняло бы у него время и деньги.

Бескорыстно девушки любили только развязных самоуверенных красавчиков в костюмах с модной картинки, с твердыми подбородками и томным взглядом Рудольфа Валентино. Швыряться же деньгами, чтобы привлечь их благосклонность, Пит не мог и не хотел.

Он несколько побаивался жизни. Выбитый однажды из колеи смертью отца и семейной катастрофой, он со страхом наблюдал, как все разваливалось вокруг. Особенно это стало заметно с девятьсот тридцатого года. В Америке все катилось под гору. Летела валюта, лопались и трещали банки, банкротились предприятия, которые, казалось, нельзя было подорвать взрывом всего запаса динамита, имевшегося в мире. Какая-то необъяснимая сила с ничего не разъясняющим названием «кризис» валила самые крупные репутации и самые мощные капиталы, как детские кегли. По газетам Пит знал, что эта страшная сила бушует и озорничает во всем мире. Газеты писали, что во всей этой непонятной карусели бед виноваты русские большевики.

Пит не мог этого понять. Он знал еще из школьных уроков, что Россия — это второстепенная, почти дикая страна, которая после войны и революции окончательно превратилась в разрушенную пустыню, совершенно сброшенную со счетов большой политики мира. Правда, левые газеты писали, что Россия начинает оправляться, что у нее хорошо вооруженная и многочисленная армия, называющаяся «красной», что в ней возрождаются фабрики и заводы и даже, по замыслу русского правительства, большевики надеются в одно десятилетие «догнать и перегнать» Америку. Это было настолько смешно, что юмористические журналы долгое время жили карикатурами и остротами о России, догоняющей Америку.

Но старания России создать свою промышленность никак не объясняли Питу сокрушительного тайфуна разорения и обнищания, крутившего Америку.

Русские сидели у себя, никуда не совались, не посылали армии и флота и, видимо, были глубоко равнодушны ко всему остальному миру.

Они верили в своего президента Ленина и делали свою собственную жизнь по его учению, не путаясь в жизнь других.

Учение Ленина казалось Питу чем-то вроде доктрины Монро или четырнадцати пунктов президента Вильсона. Пит даже заинтересовался этим учением, думая, что в нем можно найти объяснение катастрофам, обрушившимся на Новый Свет.

Однажды, возвращаясь с аэродрома, он увидел в окне книжного магазина на окраине красный коленкоровый томик с надписью «Избранные сочинения Ленина».

Он зашел и с некоторой робостью купил книгу. Но чтение разочаровало его. Он понимал только отдельные места, все остальное было необычайно сложно, трудно, переполнено незнакомыми Питу терминами и социальными формулировками и не имело никакого, как показалось, отношения к Америке и американским несчастьям. Из прочитанного Пит понял только, что президент Ленин был очень умный человек, знавший кучу таких вещей, о которых ни Пит, ни его знакомые не имели никакого представления. Он поставил книжку на полку, но имя Ленина осталось в его сознании окруженным инстинктивным уважением к учености президента.

То же, что делалось в России, помимо постройки фабрик и заводов, не нравилось Питу. Отмена собственности казалась ему совершенным абсурдом, но особенно поражала отмена религии.

Он не был религиозен. Он состоял одно время в христианском союзе молодежи, но ежедневное монотонное пение гимнов на собраниях надоело ему, и он покинул союз без сожаления. Но в конце концов у каждого человека и у каждого народа должна быть какая-то религия? Не нравится одна — ее можно заменить другой. Но жить вовсе без религии? Это хуже, чем у дикарей-язычников, которые хоть в деревянных чурбанов верят. Очевидно, в России действительно творится что-то странное.

— Пит! Вы заснули? Кофе совершенно остыл!

Пит очнулся от оклика матери. Он сидел на постели, и ботинки его были до сих пор не зашнурованы. Он стремительно закончил эту работу, завязал галстук, надел пиджак и вышел в столовую.

— Ну? Вы придумали что-нибудь, ма? — спросил он, принимая из материнской руки чашку.

— Нет, Пит. А вы?

— Вот и я ничего. Это очень трудно, ма. Бедная Фэй, что же она будет делать? Но вы обязательно думайте, ма. И я тоже буду думать. Счастливые мысли всегда приходят неожиданно. Я сейчас пойду на аэродром, ма.

— Но вы забыли, что сегодня воскресенье, Пит, — сказала мать.

— Я знаю. Но я пойду в кафе, ма. Мне лучше думать среди шума. Я могу что-нибудь придумать по дороге. Наконец, я могу найти потерянный бумажник с тысячью долларов или вытащить из-под автомобиля девочку Вандербильдта, — Пит скорбно рассмеялся собственной шутке, — и потом, ма, в кафе я не буду так одинок.

Он действительно был одинок. Одиночество, как верный друг, сопровождало его и его поколение. Иногда от этого становилось тяжело.

И немногими местами, где он чувствовал себя членом человеческого общества, были: кафе механиков на аэродроме и общественные уборные, где людей объединяет общность цели.

7

Пит толкнул дверь. Из сизой мути табачного дыма, сквозь стук ножей о тарелки, навстречу ему рванулись раскаты хохота. Он осмотрелся.