Собрание сочинений - [48]

разрубленные к небу мчатся волны.

Сквозь цифру 8 – крылья ветряка,

сквозь лопасти стальных винтов небесных,

он мчит вперед – его ведет рука,

и сноп лучей скользит в лучах окрестных.

Такой же сноп запрятан в нем самом,

но он с какой-то страстью, страстью жадной,

в прожекторе охвачен мертвым сном:

как сноп жгутом, он связан стенкой задней.

Летит состав, во тьме не видно лиц.

Зато холмы – холмы вокруг не мнимы,

и волны от пути то вверх, то вниз

несутся, как лучи от ламп равнины.

Дождь хлещет непрестанно, Все блестит.

Завеса подворотни, окна косит,

по желобу свергаясь вниз, свистит.

Намокшие углы дома возносят.

Горит свеча всего в одном окне.

Холодный дождь стучит по тонкой раме.

Как будто под водой, на самом дне

трепещет в темноте и жжется пламя.

Оно горит, хоть все к тому, чтоб свет

угас бы здесь, чтоб стал незрим, бесплотен.

Здесь в темноте нигде прохожих нет,

кирпич стены молчит в стене напротив.

Двор заперт, дворник запил, ночь пуста.

Раскачивает дождь замок из стали.

Горит свеча, и виден край листа.

Засовы, как вода, огонь обстали.

Задвижек волны, темный мрак щеколд,

на дне – ключи – медузы, в мерном хоре

поют крюки, защелки, цепи, болт:

все это – только море, только море.

И все ж она стремит свой свет во тьму,

призыв к себе (сквозь дождь, кирпич, сквозь доску).

К себе ль? – О нет, сплошной призыв к тому,

что в ней горит. Должно быть, к воску, к воску.

Забор дощатый. Три замка в дверях.

В нем нет щелей. Отсюда ключ не вынут.

Со всех сторон царит бездонный мрак.

Открой окно – и тотчас волны хлынут.

Засов гремит и доступ к ней закрыт.

(Рукой замок в бессильной злобе стисни.)

И все-таки она горит, горит.

Но пожирает нечто, больше жизни.

Пришла лиса, блестят глаза в окне.

Пред ней стекло, как волны, блики гасит.

Она глядит – горит свеча на дне

и длинными тенями стены красит.

Пришла лиса, глядит из-за плеча.

Чуть-чуть свистит, и что-то слышно в свисте

сродни словам. И здесь горит свеча.

Подсвечник украшают пчелы, листья.

Повсюду пчелы, крылья, пыль, цветы,

а в самом центре в медном том пейзаже

корзина есть, и в ней лежат плоды,

которые в чеканке меньше даже

семян из груш. – Но сам язык свечи,

забыв о том, что можно звать спасеньем,

дрожит над ней и ждет конца в ночи,

как летний лист в пустом лесу осеннем.

1963

* * *

Мои слова, я думаю, умрут,

и время улыбнется, торжествуя,

сопроводив мой безотрадный труд

в соседнюю природу неживую.

В былом, в грядущем, в тайнах бытия,

в пространстве том, где рыщут астронавты,

в морях бескрайних – в целом мире я

не вижу для себя уж лестной правды.

Поэта долг – пытаться единить

края разрыва меж душой и телом.

Талант – игла. И только голос – нить.

И только смерть всему шитью – пределом.

1963

Окна

Дом на отшибе сдерживает грязь,

растущую в пространстве одиноком,

с которым он поддерживает связь

посредством дыма и посредством окон.

Глядят шкафы на хлюпающий сад,

от страха створки мысленно сужают.

Три лампы настороженно висят.

Но стекла ничего не выражают.

Хоть, может быть, и это вещество

способно на сочувствие к предметам,

они совсем не зеркало того,

что чудится шкафам и табуретам.

И только с наступленьем темноты

они в какой-то мере сообщают

армаде наступающей воды,

что комнаты борьбы не прекращают;

что ей торжествовать причины нет,

хотя бы все крыльцо заняли лужи;

что здесь, в дому, еще сверкает свет,

хотя темно, совсем темно снаружи...

– но не тогда, когда молчун, старик,

во сне он видит при погасшем свете

окрестный мир, который в этот миг

плывет в его опущенные веки.

1963

* * *

Покинул во тьме постель

и в темной прихожей встал.

Рассвет озарил гостей,

которых, признаться, ждал.

Часто видел вдали.

Чаще в местах пустых.

Теперь вот они пришли,

взяв с собой понятых.

Тихо. В двух зеркалах

три голубых окна.

Тихо во всех углах

реют остатки сна.

Пол с потолком связав,

будто бы пряжу ткут.

В рамку тем самым взяв

все, что творится тут.

Тишь. Понятой прикрыл

дверь поплотнее, спит.

Слышен лишь шелест крыл

редкий и стук копыт.

В двух шагах от сего

снег заметает двор,

Двое ищут того,

кто для обоих вор.

Пусть хоть в каждой груди

что-то чужое есть,

жизнь не могла пройти,

не намекнув на месть.

Тихо, совсем один

роюсь в горсти монет.

Глядит на меня блондин,

а рядом стоит брюнет.

Вот и проходит ночь.

Я поднимаю взор.

Оба уходят прочь.

Снова смотрит во двор,

как там витает снег,

тот, кого не найдут,

пусть хоть ищут весь век

ангел и дьявол тут.

1963

* * *

Стог сена и загон овечий

и дальше – дом полупустой -

как будто движутся навстречу

тому, что скрыто темнотой.

Всего сто метров до оврага,

который ткань свою прядет

и вскоре стены и ограду

поглотит – года не пройдет.

Хозяин-ветер неопрятен,

безмолвно движется в тиши,

и рябь холодных перекладин

граничит с пустотой в глуши.

Ушел и не спешит обратно.

Все шарит меж чужих досок.

А овцы трутся об ограду

и осыпается песок.

1963

Телефонная песня

Вослед за тем последует другой.

Хоть, кажется, все меры вплоть до лести

уж приняты, чтоб больше той рукой

нельзя было писать на этом месте.

Как в школьные года – стирал до дыр.

Но ежедневно – слышишь голос строгий;

уже на свете есть какой-то мир,

который не боится тавтологий.

Теперь и я прижал лицо к окну.

О страхе том, что гнал меня из комнат,

недостает величия припомнить:

продернутая нить сквозь тишину.