Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [195]

10 ноября. Комната сдавалась за 15 рублей в месяц, но мы предложили хозяйкам, пожилой и молодой гречанкам, которые выслушали наше предложение виновато и напряженно улыбаясь, что мы будем им платить по 50 копеек в сутки. Объявление о том, что комната сдается, пусть так и висит на калитке. Появятся солидные жильцы, и мы немедленно выедем. После того как мы повторили наше предложение три или четыре раза, хозяйки нас поняли, и сделка состоялась. Оставив мешки в нашей низенькой, выбеленной комнатке с глиняным полом и узенькой терраской под окнами, мы отправились бродить. Возвращаясь, мы на дорожке, пересекающей луг, увидели женщину, в которой Юрка узнал учительницу. Вероятно, по своей учительской мнительности она решила, что мы ее ругаем за то, что она не пустила нас в школу. Мы говорили вовсе не о ней, но она прошла мимо нас, глядя в сторону, с лицом, искаженным от злобы. Это было так нелепо, что мы расхохотались, что, вероятно, окончательно разъярило бедную учительницу. Но я пожалел ее только много лет спустя. Прожили мы в Красной Поляне дней пять — шесть. Мы выходили из дома рано утром — с чайником, ведерком, в котором варили кашу, и с мешком с пшеном и салом. Мы шли без всякой цели, с чувством полной свободы, не зная куда. Однажды, спустившись к Бешенке, в зеленом туннеле орешника мы попробовали работать. Юрка открыл альбом и стал зарисовывать ручей, а я — писать стихи. Юрка рисовал и повторял от времени до времени: «Кто сказал, что я пейзажист?» Обед мы готовили на костре на поляне в лесу, возле одичавших черешен, уцелевших от старых черкесских садов. Пообедав, влезали на дерево и ели черешни мелкие, почти черные и сладкие. «Наудавиться», — называл это Юрка, то есть — наедались мы, как удавы.

11 ноября. Однажды развели мы костер, сделав из плоского камня подобие очага. На огне кипел кондер. Вдруг раздался взрыв, очаг, подпрыгнув, развалился, опрокинулось в костер ведро с нашим обедом. Мне на миг стало жутко. Шелковское чувство: «Нехорошо, не к добру», охватило меня, но я немедленно в страхе, как змею, отшвырнул его прочь. Покачав головой, Юрка осмотрел взорвавшийся наш очаг и нашел объяснение: видимо, в одном из плоских слоистых камней между слоями оказалась в каком — нибудь углублении вода. Костер довел ее до кипения, и пар взорвал камень. Обратный путь к морю был особенно легок и весел — идти приходилось все время под гору. Мы и без того были дружны, а в пути на свободе, на природе особенно сблизились. Разговор всегда удавался и был значителен. Он заводил меня, как пружина. И идти, и думать — все было легко. Посреди пути, между Красной Поляной и Адлером, был постоялый двор, где кормили коней, а проезжающие пили чай под длинным навесом за длинным столом, сидя на длинных скамейках. И навес, и стол, и скамейки были самодельные, сколоченные на живую нитку из жердей и горбылей, кукуруза росла за плетеной изгородью. Мы заняли местечко в углу стола, и я поднял газету, оставленную кем — то на скамейке. На первой странице крупными буквами сообщалось о сараевских событиях. Я сказал Юрке: «Австрийский эрцгерцог убит!» — «А тебе — то что!» — ответил он хмуро. «И в самом деле — мне — то что?» — подумал я. К Адлеру подходили мы, когда уже начинало темнеть, и в третий раз испытал я отчетливое предчувствие счастья, увидев белые стены города, и порадовался прочности этого чувства.

12 ноября. Мы зашли на базар, купили свежей, еще теплой колбасы в ларьке. Вот здесь заметил Юрка, а не я, фамилии владельцев ларька. Готошия, Цхонариа и Пирцхалава. (Я перенес эти фамилии в первое описание Адлера.) В агентстве РОПИТ’а купили мы билеты на пароход. Мы собрались поужинать, усевшись на широком подоконнике в агентстве, но тут зазвонил на улице колокол. Пароход пришел. Мы прошли по мосткам на фелюги. Было совсем уже темно, на пароходе зажглись огни. Мы выбрали себе место на пароходной палубе, устроились поудобнее и тут обнаружили, что колбасу забыли в агентстве на подоконнике, что очень огорчило нас. Ночью светила луна, сверкающая вода мчалась мимо, наискось, к далекому берегу, и много лет потом я видел во сне такую луну и такое же движение, только я скакал верхом по полю, наискось, без дороги, к далекому лесу. И наяву и во сне меня переполняло предчувствие счастья, а на самом — то деле беззаботные дни, счастливые дни были на исходе. Когда мы шли по шоссе домой, я уж и не думал отставать. У нас выработался ровный шаг — шесть верст в час, и, казалось, мы теперь можем идти, не уставая, сколько захотим. К вечеру первого дня встретили мы Мишу Зайченко, его двоюродного брата — Хоботова и не помню еще кого третьего. Они вышли из Майкопа на рассвете и к вечеру сделали больше семидесяти верст. До Туапсе собирались они дойти в два дня. Это нас подзадорило, и мы до ночи отшагали без особенных усилий столько же, сколько они. Когда мы выходили из Хадыженской, встретили англичан с нефтяных промыслов. Рослые, самоуверенные люди, они вдруг вызвали у меня то мучительное чувство беспредметной ревности, которой я изводил Милочку. Особенно один — бледный, стройный брюнет. Но в мечтах я победил их всех.