Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [125]

29 декабря. На вечера к ним стали отпускать и Милочку. Строгая, подозрительная Варвара Михайловна считала дом Агарковых достаточно почтенным. Однажды, было это, помнится, на Рождественские каникулы, Агарковы устроили костюмированный вечер. Я отправился в совсем новое для меня место, в какую- то парикмахерскую, где в первой комнате выставлены были на деревянных болванах парики с розовыми лбами, а во внутренней комнате висели и лежали грудой маскарадные костюмы.

30 декабря. Больше всего понравился мне костюм Мефистофеля. Но он был, во — первых, великоват мне, во — вторых, уж слишком ярко — красен, что возмущало мое чувство ме — ры, а в-третьих, прокат его стоил дорого. Что — то, кажется, три рубля. После долгих раздумий я выбрал костюм клоуна, с колокольчиками. Дома его тщательно выгладили утюгом в целях обеззараживания, а выстирать не решились. У него был очень уж линючий цвет — блекло — фиолетовый с голубыми цветочками. Прокат его стоил рубль. Черная полумаска, обшитая черными кружевами, нашлась у нас. Дело в том, что маскарады в те времена устраивались в клубе часто. И взрослые посещали их. Во всяком случае, разговоры о том, кто получил премию за лучший костюм, велись часто. Кажется, премировали один раз Татьяну Яковлевну Островскую. Она одета была Ксантиппой. В античной одежде, но с ухватом, чтобы расправляться с Сократом. Я не помню, чтобы мама хоть раз надевала бы маскарадный костюм, но маски и шелковые полумаски с кружевами, почему — то вечно попадались под руку, когда искал что — нибудь в комоде. Из разговоров старших я знал, что на маскарадах «интригуют». На афишах стояло всегда: «Танцы до утра, бой конфетти, серпантин, почта». На одном из маскарадов Беатриса получила обидную записку и жаловалась маме: «Ну знаете, известные стихи».

Дальше она их прочла тихо, и известную пушкинскую эпиграмму я расслышал так: «чернохахалка, сухахалка». И подумал еще, что это таинственно, непонятно и, видимо, на самом деле очень обидно. Огромные еврейские глаза Беатрисы глядели скорбно. Записку, по предположению старших, написала из ревности жена Смирнова. Итак, я впервые в жизни собирался идти в маскарад.

1952

3 января. Мы тщательно готовились к маскараду у Агарковых. Иосиф Эрастович спросил, как я буду менять голос, чтобы меня не узнали под маской. Я показал. Он засмеялся пренебрежительно и сказал, что это не способ. Он предложил мне взять в рот лесной орешек и говорить с ним. Результаты потрясли меня — картавая, действительно неузнаваемая речь моя оказалась и в самом деле неузнаваемой. И вот пришел назначенный вечер. Удобство моего клоунского костюма заключалось еще и в том, что надевался он сверх моей школьной формы. Я натянул его и, позвякивая бубенчиками, отправился через городской сад к Агарковым. Перед тем как позвонить, я надел полумаску, и в передней — клоунский колпак. Зал был увешан китайскими фонариками. На столах лежали коробочки — длинные и круглые с конфетти, кружки серпантина. В футлярах картонных покоились карточки в формате примерно почтовой открытки. Это был «флирт цветов». Карточки были покрыты… Нелепо начал фразу. На карточках были напечатаны названия цветов и разъярнения к ним. Примерно так: «Резеда. Вы сегодня не замечаете меня. Роза». Я счастлив. И так далее. Вы протягивали карточку барышне и называли цветок. И она разыскивала среди других карточек подходящий ответ. Карточек таких было не менее пятидесяти, как мне кажется. На столике в углу лежали «секретки» — треугольные и четырехугольные разноцветные конвертики и карандашики к ним. Для игры в почту. А на диванах сидели и у стен жались маски. Были здесь, главным образом, цыганки в лифчиках, нет — в лифах и кофточках, с распущенными волосами, в ожерельях из монет. Была и Ночь — со звездами и месяцем, оклеенным серебряной бумагой. Домино.

4 января. Возвращаюсь на маскарад в доме Агарковых, в 1910/1911 году. Были там и маркизы с маркизами, и Пьеро. И все они жались по углам и заражали своей застенчивостью даже несокрушимо веселых взрослых, я тоже стал у стены. Потом, приняв одну йз масок за Милочку, я решил поговорить с нею, поинтриговать ее. Заложив орех себе в рот, отправился я к ней. Но застенчивость моя так обуяла меня, что я, подойдя к маске, поднял кружева своей полумаски и показал ей свое лицо. Она попятилась к девочкам, занявшим угловой диван и сообщила им шепотом, что клоун — это я. Никакого движения в оцепеневшей группе на диване это не вызвало. Кстати, вскоре я убедился, что эта маска вовсе и не Милочка. Вскоре Иосифу Эрастовичу все — таки удалось нас расшевелить. Мы стали играть и танцевать. Около одиннадцати приехали новые ряженые. И среди них Мефистофель, в самом деле уж слишком красного цвета, да еще с подтеками. Он кричит, но все мы видели: он тоже стесняется.

5 января. Вскоре маски были сняты. Мефистофелем оказался Яшка Кургузов. Без маски он оживился и прыгал уже без всякого стеснения. Да и все мы почувствовали себя без масок веселее и смелее. Так и вижу рослого Яшку Кургузова. Он прыгает козлом. На маленькой голове его шляпа с петушиным пером. Светлые, очень русские брови и такие же шаза убивают все дьявольское, что есть в его слишком красном костюме. Вот так и кончился первый маскарад, на котором я побывал. Вот второй вечер у Агарковых. Почему — то мы зашли за Милочкой. Кажется, я и девочки Соловьевы. Я почтительно вошел в маленькие, низенькие комнатки с выбеленными стенами. В столовой за длинным столом сидели реалисты, живущие у Варвары Михайловны, кажется, их было трое, и вся ее большая семья. Хорошенький Вася, аккуратный, все чуть — чуть прищуривавший свои похожие на Милочкины глаза. По тогдашней моде он притворялся близоруким. Он был небольшого роста и круглолицый. Туся — худенький и высокий. Он был моложе Милочки и старше Гони. Она сидела в конце стола красивая, спокойная, я говорю о Гоне, и плечи держала высоко, от привычки к костылям. О Милочке я не говорю. Я знал, что она присутствует в комнате, но не смог ни глядеть в ее сторону, ни заговаривать с ней. Я знаю только, что вижу, как сейчас, перед собою весь дом, всю столовую, а Милочку не вижу, но чувствую, что все запомнилось так ярко, потому что она осветила дом своим присутствием. И вот мы сидим и разговариваем некоторое время. Потом девочки переглядываются. Пора идти. Милочка надевает навеки мне памятный черный, бархатный капор, опушенный белым мехом. Шубку. И мы выходим. И по дороге мы начинаем разговаривать друг с другом. О безразличных вещах. О школе, о знакомых. Но Милочка, удивительная Милочка — говорит со мной!