Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [124]
25 декабря. Точнее, даже не неловкость, а уверенность, что мир да благодать, установившиеся у нас, непрочны. Примерно в этом же году поселился у нас жилец, учитель городского училища Святослав Нилович Парадиев. Он был не то серб, не то болгарин, маленький, по — турецки черный, длинноволосый. Одна из наших комнат выходила на застекленную галерею и никак не использовалась нами. Там — то Парадиев и поселился. В первый же вечер он пришел к нам пить чай. Мама приняла его сумрачно. Святослав Нилович смутился. Он взял переплетенный за год «Родник», где в то время печатались сказки какой — то скандинавской писательницы (Елены Гранстрем?), крайне любимые мною. И принялся читать их мне и Вале. Я очень любил эти сказки — там было много смешного. Святослав Нилович читал их, в смешных местах поглядывая на маму. Но она сохраняла суровость. И я, страдая за бедного, простодушного нашего гостя, хохотал изо всех сил, чтобы сгладить неловкость. Но через какое — то очень короткое время Святослав Нилович смягчил мамину душу своей простотой и доброжелательностью. Он стал у нас своим человеком. Он вечно сидел у нас вечерами, то играя в карты с нами — в короля, то в шахматы с отцом. В это время Чкония был директором городского училища, и его там так же не любили и боялись, как мы, когда были в приготовительном классе. Рассказывали, что он ударил по лицу кого — то из старшеклассников. Парадиев говорил о Чконии с отвращением и ужасом. В эти годы у нас гости бывали чаще, чем прежде. Бывали Самуил, Алеша Луцук, учительница русского языка в гимназии — Лидия Ивановна Криштоф, которая очень нравилась мне бледным своим темноглазым молодым лицом и внушающим уважение спокойствием. Офицер Сашенька Родионов поселился с Марьей Степановной.
26 декабря. Все в городе поглядывали на них с интересом. «Живут гражданским браком». Тогда это было еще непривычно. Сестры Сашеньки, встретив Марью Степановну, громко, чтобы она услышала, выражали свое негодование: «Поймала ворона ясного сокола», еще что — то, но менее обидное. Марья Степановна едва не потеряла сознания. Но, несмотря на это, супружество оказалось на редкость счастливым. Все на них любовались. Ходили они всегда под руку, часто смеялись, и как их ни встретишь на улице, они с увлечением разговаривают друг с другом — это уж казалось совсем чудом, зато семейная жизнь Коробьиных совсем разладилась. Лев Александрович заводил романы направо и налево. И, между прочим, и с Лидией Ивановной Криштоф. Пил. Тосковал. Написал письмо Станиславскому о том, что гибнет в Майкопе и обожает искусство. (Я забыл написать, что он и в самом дело был страстным любителем сцены, но играл неважно.) Станиславский был тронут, видимо, письмо было написано убедительно, и вызвал Коробьина в Москву в свою студию. Софья Сергеевна, которая с мамой не здоровалась одно время, встретив ее, вдруг сказала: «Зачем нам сердиться друг на друга, что за тупости» — и стала нашей постоянной гостьей. Мама обрадовалась этому примирению. Тем не менее у взрослых жизнь, видимо, шла не менее сложно, чем у меня. Отец бывал в дурном настроении еще чаще, чем обычно, и стал играть в карты в клубе. В девятку. Тоща играли многие адвокаты, инженеры, играл Бернгард Иванович, во всех клубах шла более или менее легальная азартная игра. Но в наших кругах это было неслыханно. Ужасались Соловьевы, ужасался Андрей Андреевич: «Идейный человек, работник — и вдруг играет!»
27 декабря. Василий Федорович даже одно время думал, что папа сходит с ума — до такой степени в сознании его не укладывалась мысль о том, что нормальный человек нашего круга может стать игроком. Он думал, что это шутит свои шутки прогрессивный паралич. Я слышал, как он говорил, что началом данного заболевания является иной раз резкое изменение привычек, характера. Вот, например, человек вдруг начинает играть в карты. Но Василий Федорович ошибался. Страшная болезнь отняла у отца уверенность. И, сильный и простой человек, он тосковал. Места себе не находил. Они, настоящие Шварцы, пить не могли. Не тянуло их к вину. А играть — играли. И рискованно при этом. Впрочем, не все. Папа и Саша. Итак, папа становился все мрачнее и вспыльчивее. Особенно дома. Вечер. Отец собирается к Соловьевым. И мать говорит ему угрюмо: «Ты, оказывается, там детям читаешь вслух? И все восхищаются твоим чтением? А дома с детьми и не поговоришь». Отец некоторое время молча глядит в окно. Потом уходит к себе в кабинет. Сухой знакомый звук удара — это он бьет себя по голове в отчаянном гневе. Раз, два, три! И я скорее бегу к себе. Писать реферат, который не двигается с места. И слышу привычные звуки. Отец возвращается в столовую. Вспыхивает ссора. Потом парадная дверь захлопывается с грохотом. Папа ушел. Когда поселился Святослав Нилович, жить стало несколько легче. При чужом человеке ссоры шли мягче. Не успевали разгореться. Затихали они и пока болел Валя. А когда разгорались, я сбегал. К Истамановым, к Соловьевым, к Агарковым. Особенно к Агарковым в те годы. У них было легко.
