Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [105]

9 октября. Кони бойко побежали по широким, немощеным, заросшим ажиной у заборов улицам Адлера. Магазины здесь так же мало походили на магазины, как наша гостиница на гостиницу. Вдруг один из беленьких домиков в садике обнаруживал вывеску: «Бакалейная торговля Пирцхалава». Или, что еще удивительнее: «Аптека». Вскоре мы увидели церковь, во дворе которой стоял маленький, старенький домик. И Василий Соломонович рассказал нам, что в этом домике жил декабрист Бестужев- Марлинский, когда он был сослан на Кавказ. И я долго верил этой легенде, даже когда уже прочел, что Марлинский был убит при взятии мыса Адлер. Мы выехали в долину Мзымты, которая перед впадением в море разбивается на несколько рукавов. Весной и при сильных дождях в верховьях реки рукава эти разливаются в единый поток, поэтому над ними идет самый большой на шоссе [мост] в четыре, кажется, пролета. К нашему огорчению, мост этот остался вправо от нас по дороге в Гагры. А мы свернули на Краснополянское шоссе, вверх по течению Мзымты. И вот начался длинный день, дорожный день, в течение которого переживаешь несколько жизней. Плоской безлесной долиной мы ехали утром. И вот мы вступили, наконец, в высокие леса. Липы. Каштаны. Дубы, дубы. Грек остановил коней и приказал со своей суховатой и строгой повадкой, чтобы мы вылезали и шли смотреть самшитовый лес. А не хотим — как хотим. И мы захотели. И не пожалели об этом. Мы вошли в нечто серебристо — зеленое — так мне представляется это теперь. Неширокие и невысокие стволы кавказской пальмы были перевиты лианами и сухим длиннобородым мхом. Это был не лес, а морское дно. Чудо. А грек говорил нам, что это очень красиво, и суровое лицо его становилось все добрее и добрее. И он открыл нам, что это дерево тяжелое, как железо. Тонет в воде. Нож его не берет. Чудо! Потом он приказал садиться.

10 октября. И мы снова поехали лесом высоким, густым, южным лесом. Иногда мы проезжали селения. О приближении их говорили кукурузные поля. Перед самым селением на полосатом столбе стояла доска с названием селения и с указанием числа жителей мужского и женского пола. И женщин в селениях, к нашему удивлению, всегда было несколько больше, чем мужчин. И Василий Соломонович объяснил нам, что женщин вообще на земле несколько больше. Вскоре грек остановил коней, уже не спрашивая нас. Вообще он становился все добродушнее, знакомился с нами. Уже не приказав, а предложив нам выйти, он отвел нас в сторону от шоссе. Черный провал зиял между поросшими мхом камнями. И грек сообщил нам, что это пещера, у которой нет дна. И он взял тяжелый камень и бросил вниз в провал. И мы не услышали удара о дно. И все мы бросили камни в провал, и ни один, казалось, не долетал до дна. В полдень мы доехали до постоялого двора, стоявшего на полпути между Адлером и Красной Поляной. Влево — кукурузное поле. Вправо — жиденькая галерея со скамейками и столами, за которыми проезжающие пили чай. Рядом с демократическими адлеровскими бричками стоял франт — сочинский фаэтон рессорный, с бархатными сидениями. У него не было откидного верха, как у майкопских фаэтонов. Над ним возвышался точно такой же плоский тент, как над нашей бричкой, но он был отделан внутри алым бархатом, как и его диванчики. Здесь мы прожили часа два — лошади ели овес в тени огромного грецкого ореха. И вот мы двинулись в путь — отдохнувшие, с освеженным вниманием, будто начинали его сначала. Дорога все заметнее шла вверх. У проселка, идущего влево от шоссе, грек остановился и посоветовал нам поехать к нарзану. Мы согласились. По сырой дороге между упавшими стволами огромных деревьев, по дикому лесу проехали мы шажком версты две.

11 октября. И вот мы увидели ручеек, бежавший по красноватому, рыжеватому ложу. Бричка остановилась в лесной тишине. И мы подошли к бурлящему и кипящему четырехугольному родничку, откуда и брал начало ручеек. На плоском камне возле родника кто — то написал зеленой масляной краской: «Источник Елочки». Мы попробовали нарзан. Он был сильно газирован — впрочем, так, кажется, нельзя сказать. Это слово, кажется, обозначает искусственную газировку. Скажем так: источник был богат углекислым газом. Холоден так, что ломило зубы. Но вид воды портило входящее в нее железо. Вот чем и объяснялся цвет русла, по которому бежал ручеек. Впрочем, это объяснил нам Василий Соломонович, и нам железистый привкус понравился. И мы вернулись на шоссе, и почти тотчас же началась новая жизнь — горная часть нашего пути. Внизу, далеко внизу, как бешеная, клубилась в узком ущелье Мзымта. Высоко — высоко над нами шла крутая, как стена, скала. Шоссе было ступенькой, единственной ступенькой, вырубленной посередине этой высокой каменной горы. По ту сторону ущелья за Мзымтой шел лес, иногда близкий и ясно видимый, а иногда затуманивающийся. Облака проходили между нами и тем недоступным лесом. Там никто не жил. Там бродили олени, медведи, дикие козы. Мы их не видели, но грек знал это. Вот он придержал коней. Высоко — высоко над нами, саженях в ста, торчал казавшийся отсюда, с шоссе, тоненьким, как спичка, вбитый в скалу лом. Кто говорил, что рабочий, вбивший его, сорвался в пропасть, кто рассказывал, что лом оставлен для того, чтоб проезжающие знали, на какой высоте приходилось тут работать туркам. Вот вдруг мы увидели черный свод — шоссе повернуло в тоннель. Грек перекрестился, и мы въехали в полумрак. Ручьи журчали в тоннеле. И вот мы снова на воле.