Соблазнитель душ - [7]

Она коснулась его лица, провела пальцем от скулы до подбородка.

— Ты странный и прекрасный человек, Пастырь.

— Благодарю.

— Много времени прошло с того дня, как мы последний раз были вместе. Я часто думала о тебе.

— Я тоже часто думал о тебе, Барбара.

— Я все гадала, что будет, когда ты вернешься. Если вернешься. Почувствую ли я то же самое, что чувствовала раньше, когда еще был жив мой отец и на моих плечах не лежала ответственность за Дом Сунг?

— Почувствовала?

Их взгляды встретились.

— Да. И нет.

— Что изменилось?

— Я задаю себе вопросы, которых раньше не возникало.

Он помолчал.

— Не вкрался ли в наши отношения бизнес?

Она кивнула.

— Да. Ты со мной потому, что тебе этого хочется, Пастырь? Или из-за пятисот долларов, которые ты хочешь получить за каждый брикет прессованной марихуаны?

— А как по-твоему?

— Не знаю, что и ответить. Скажи мне, Пастырь.

Он провел рукой на шелковистой коже ее бедра, почувствовал теплую влажность ее «дырочки».

— Я тот же, что и раньше, Барбара. И к тебе меня привела только любовь.

— А к другим? С ними тебя тоже сводит любовь?

Вновь их взгляды встретились.

— Другой причины нет, Барбара. Все мы дети одного Бога и должны дарить друг другу любовь.

Телефонный звонок прозвучал совершенно неуместно среди китайских шелков и вышивок. Она взяла трубку, послушала, что-то ответила по-китайски, прикрыла трубку рукой, повернулась к Пастырю.

— Мы можем забрать все этой ночью, если ты согласишься на четыреста двадцать пять долларов за брикет.

Он задумался.

— Послушай моего совета, Пастырь, — внезапно она заговорила деловым тоном, — соглашайся. Пятьдесят брикетов — крупная партия, а полиция в этом городе далеко не глупа. По нашим каналам мы уже выяснили, что они знают о твоем приезде. Как только станет известно, что в город привезли много «травки», они тут же «наедут» на тебя.

Он посмотрел ей в глаза.

— Ты говоришь точь-в-точь как твой отец.

— Мне бы этого хотелось, — вздохнула она. — Иначе я не возглавляла бы Дом Сунг.

— Хорошо. Где и когда вы заберете товар?

Вновь она что-то сказала в трубку по-китайски.

— Сейчас. Место указывай ты.

Он вылез из кровати и уже одевался.

— Скажи им, что я буду на углу квартала, вверх по улице от твоей конторы. Деньги будут при них?

— Нет. Ты получишь их у меня завтра утром.

— Идет, — без запинки согласился он.

Опять она что-то сказала в трубку, положила ее на рычаг.

— Пастырь.

— Да? — Он уже полностью оделся.

— Пусть это будет в последний раз. Слишком велик риск. Это всего лишь деньги.

— Мне нужны деньги. Как еще я смогу содержать мою семью?

— Надо искать другой путь, иначе можно угодить за решетку.

Он ответил долгим взглядом.

— Я подумаю.

Она потянулась к кимоно, встала.

— Я тебя провожу. После восьми часов надо открыть специальный замок, чтобы включить лифт.

— Хорошо.

Она подошла к нему, он обнял ее, поцеловал.

— Помни, что я сказал. Мною движет только любовь.

Она улыбнулась.

— Да, Пастырь.

Он последовал за ней к лифту. Барбара вставила ключ в замок, повернула, нажала кнопку вызова. Дверцы разошлись. Пастырь поставил ногу, не давая им закрыться.

— Я дам им ключи от пикапа. Брикеты в тайнике под полом. После разгрузки пусть оставят автомобиль в каком-нибудь безопасном месте. Ключи я заберу у тебя утром вместе с деньгами.

Она кивнула.

— Приходи к десяти, Пастырь.

— В десять буду у тебя, Барбара. — Он нажал на кнопку с цифрой «1».

Она наблюдала, как закрылась дверцы, как замигали цифры на индикаторной шкале. Когда шкала потухла, она вынула ключ из замка и вернулась в спальню.

Где-то неподалеку четыре раза бухнул церковный колокол. Пастырь шагал по окутанной туманом набережной. Первые большие крабы, прямо из рыбацких сетей, уже варились в больших котлах. Он свернул на боковую улицу и зашагал к переулку, где стоял фургон. Его шаги гулко отдавались в предрассветной тишине.

У фургона он остановился, сунул руку в карман, чтобы достать ключ, но панель откатилась в сторону.

Пастырь поднял голову.

— Чарли? Почему ты не спишь?

Она смотрела на него сверху вниз.

— Не смогла уснуть. Волновалась за тебя.

Он забрался в фургон.

— Не о чем было волноваться.

Она задвинула панель.

— Ты был с этой китаянкой.

— Да.

Она придвинулась ближе.

— Я чувствую ее запах на твоей бороде.

Пастырь рассмеялся.

— Это чау-мейн[7]. Я не успел умыться.

— Не смеши меня. Я могу различить запах сам знаешь чего и чау-мейн.

Он скинул китель, потом рубашку, сел на стул, чтобы снять ботинки.

— Ты ведь не ревнуешь, не так ли? — с упреком спросил он.

Она опустилась на колени, начала расшнуровывать ботинки.

— Нет. Я знаю, что это лишнее. Ревность — дурное чувство. Но мне хотелось быть с тобой.

— Ты и так со мной. Ты это знаешь.

Она сердито сдернула с его ноги ботинок.

— Мне этого говорить не нужно, Пастырь. Я не такая глупая девчонка, как остальные. Мне двадцать пять лет, и я знаю, что к чему. Они счастливы, ожидая своей очереди лечь рядом с тобой. Мне же этого мало. Я хочу, чтобы твой член выстреливал внутри меня, а не тыкался в какую-то китаянку.

Он пристально посмотрел на нее. Голос его изменился, стал холодным как лед.

— Это дурные мысли, Чарли.

Она заплакала.

— Я ничего не могу с собой поделать, Пастырь. Я так тебя люблю.