Соблазн - [26]
– Эдуардо, – говорил Человек-Лошадь, причем так, что у него получалось «Эдардо». – Девочки в порядке. Спокойно.
– Я спокоен, черт! – тяжело дыша, сказал папа, но было очевидно, что спокойствие он, конечно, потерял. – Повторяю, я совершенно спокоен. И я уже отдал вам кредитки и ПИН-коды к ним… Чего вы еще хотите, черт подери?..
– Кэш… – заявил Человек-Лошадь, потирая указательный и большой пальцы, что, как я знала, означает «деньги». – Понимаете?
– Да не держу я наличные дома, я тебе уже сказал! Нет кэш! Понял, ты?
– Не кричите, – предупредил Человек-Лошадь. – Окса так не думает. Окса говорит, видеть деньги, много билетов, где вы в кабинете. Где они?
– Временами у меня бывали деньги дома, но я не имею привычки…
Тут Оксана кое-что сделала. Она подлетела к моему отцу, да так быстро, что и я подскочила, и стала на него орать. Оксана была симпатичной, нам всем так казалось. Хотя лицо ее было широким и круглым, фигурка у нее была стройная, глаза огромные, а взгляд как у испуганной лани. Но в ту секунду ее физиономия стала пунцовой, а на шее вздулась вена.
– Деньги! – выкрикнула она и ударила отца по щеке. – Деньги! У тебя есть! – И она еще раз ударила его, и еще, маленькой ручкой, словно маятник раскачивался: удары были невиданной силы, или мне так казалось, а тяжелая голова моего отца раскачивалась из стороны в сторону. – Где! Спальня! Кабинет! Где!
Человек-Лошадь произнес: «Окса» – и она с трудом, но остановилась, тяжело дыша. В ту же секунду плач моей матери превратился в душераздирающие рыдания. Другая женщина, та, что с каштановыми волосами, исчезла из поля моего зрения, я снова услышала звук удара, потом крик моей матери, вслед за этим закричал отец, а Оксана побежала задергивать занавески на окнах. Этот переполох заглушил мои собственные всхлипы. Увидев, как Оксана хлещет по щекам моего отца, я окаменела. Почувствовала, что вот-вот описаюсь, словно время вдруг повернуло вспять и мне уже не двенадцать лет, а снова пять, как Вере. Я подняла руки и постаралась зажать ими рот или хотя бы приглушить плач, но мне удалось только немного унять дыхание к тому моменту, когда вновь стало тихо; я еще продолжала всхлипывать, но гораздо тише, так что меня практически не было слышно. Даже не подозревая об этом, я выполнила одно из тех упражнений по самоконтролю, которые позже не раз и не два спасут мне жизнь.
– Эдардо, – вновь заговорил Человек-Лошадь, когда все остальные замолчали, однако голос его уже не казался мне сладким – как будто красивый зверь вдруг показал клыки. – Мы кое-что сделаем. Мы не хотим делать, но вы не сотрудничаете… Приведем девочек?
Пока мужчина говорил, Оксана встала за спиной моего отца и принялась заклеивать его рот скотчем. Папины щеки надувались, делая его похожим на рыб фугу, которых мы с Верой видели в одном документальном фильме в компьютере.
– Вы это хотите? Привести девочек?
Папа головой показывал, что нет, а стул его при этом скрипел, словно трещотка на веревочке. Мамины рыдания превратились в визг, хоть и приглушенный, как будто ей тоже заклеили рот скотчем.
– Предпочитаете жену? Девочек? Вам выбирать.
– Девочек, – сказала Оксана, наклоняясь к папе сзади, вцепившись рукой ему в волосы. – Он говорит «девочек». Они ему больше нравятся.
Папа ничего не говорил, только стонал; лицо побагровело, трясущиеся щеки выступали над кляпом. Но Оксана, судя по всему, просто наслаждалась: держа его одной рукой за волосы, другой дотянулась до низа его живота и принялась трогать там, куда я не хотела смотреть, но все время смотрела.
– Да… он предпочитает девочек. Эдардо любит маленьких девочек. – И она хохотнула.
– Мы не хотим. – Человек-Лошадь ткнул в сторону папы пальцем. – Мы не хотим. Но ты вынуждаешь. Окса, иди за девочками.
Именно этот приказ заставил меня действовать. Я почти физически ощутила, как мои руки освободились: щелчок – и суставы вновь обрели способность двигаться. А вот встать я не могла – ноги дрожали, так что я доползла до верха лестницы, обдирая коленки, а потом на четвереньках двинулась в направлении комнаты Веры. Единственное, что я осознавала, – необходимость защитить сестренку. Рассудок мой в те минуты был комнатой ужаса, а сама я сидела в ее дальнем углу, сжавшись в комок, в полной темноте, с одной лишь мыслью: «Вера… Вера… Вера…»
– И?
– Больше ничего. Начиная с этого момента я по-прежнему ничего не помню.
– Что ж, хорошо, – сказал доктор Аристидес Ва́лье, но как-то неуверенно, словно моя амнезия его разочаровывала, и характерным жестом поправил на носу свои очки без оправы, с круглыми линзами.
Кабинет его походил на колодец, доверху наполненный тишиной и полумраком. Я сидела напротив письменного стола – наклонившись вперед, локти упираются в колени, как будто меня только что вырвало.
– В любом случае мы продвинулись, – прибавил он. – Ненамного, но хоть что-то по сравнению с прошлым разом. Если мы сейчас это оставим, то весь тот путь, что нам удалось пройти, пропадет втуне…
