Собибор. Послесловие - [18]

“Удушение производилось газом от дизельного мотора, – такие показания давал на киевском процессе вахман Шульц. – Возле газовых камер была вырыта большая яма размером примерно 20 на 50 метров, глубиной около 2–3 метров. В эти ямы выбрасывались трупы умерщвленных людей, которые присыпались песком. Часть территории лагеря, где находились газовые камеры, ямы с трупами и барак “рабочей команды”, была отделена изгородью из колючей проволоки от той части лагеря, где размещались немцы, вахманы и весь обслуживающий персонал. Площадь лагеря была несколько гектаров в виде прямоугольника. Внешняя граница лагеря была обнесена изгородью из колючей проволоки в два ряда высотой до 3 метров, с вплетенными сосновыми ветками. По углам стояло четыре сторожевые вышки, где находились на дежурстве вахманы, вооруженные винтовками. Внутри лагеря были еще вышки”.

Печерский дал в своих показаниях точное описание Собибора. Видно, не раз возвращался туда в своих снах и кошмарах. Вскоре после киевского процесса он собственными руками смастерил макет лагеря. Представьте, как нелегко ему было его соорудить при отсутствии в продаже необходимых материалов (в советское время строительные материалы были в большом дефиците). Этот макет какое-то время простоял в экспозиции ростовского музея, а потом был тихо оттуда удален и выброшен на свалку.

Итак, в Собиборе было всего четыре зоны (их часто называли “лагерями”). Рабочая – два барака для прошедших очередную селекцию портных, сапожников и прочих отобранных поддерживать фабрику смерти в рабочем состоянии. Предсмертная – для тех, кто селекцию не прошел: перед “душевой” они раздевались, складывали свои вещи в общую кучу, а женщины еще и оставляли свои волосы в “парикмахерской”. Зона убийства и кремации: газовая камера под условным названием “баня”. Помимо перечисленного шло строительство “норд-лагеря”, куда был направлен Печерский. Читатель может подумать, что речь идет о большой территории. На самом деле лагерь был небольшой и занимал площадь менее одного квадратного километра – для убийства людей не требовалось много места.

Согласно данным в суде три десятка лет спустя показаниям первого коменданта Собибора Франца Штангля, транспорт из 30 вагонов, в которых могло находиться до 3 тысяч человек, обычно ликвидировали за три часа. Когда же администрация лагеря пришла к выводу о недостаточной “эффективности” пяти газовых камер, в которых одновременно можно было умертвить не более 600 человек, в сентябре 1942 года были выстроены три дополнительные камеры, и общая “пропускная способность” удвоилась. Между прочим, пару лет назад израильские и польские археологи раскопали остатки газовых камер. Их было восемь, ровно столько, о скольких говорили выжившие узники.

Еще был “лазарет” – расстрельный ров, в который отправляли в перерывах работы “бани”, чтобы фабрика смерти не простаивала. Об этом свидетельствовал Дов Фрайберг на процессе Адольфа Эйхмана: “Вскоре после возвращения с работы проводили “аппель” – линейку… Потом приходил Пауль и спрашивал: “Кто болен? Кто устал? Кто не хочет работать? Шаг вперед”. Большинство понимали намек, и выходившие тоже понимали, но так жить им надоело. Тогда он подходил и говорил: “С тебя хватит, зачем тебе работать? Ты можешь жить лучше. Выходи”. Он каждый вечер это делал – выбирал 10–12 человек. Затем их отводили в место, которое эсэсовцы цинично называли “лазарет”. В “лазарет” начали отправлять и тех из прибывших с очередным транспортом, которые не могли ходить – больных, престарелых, а также тела умерших в дороге. Живых расстреливали прямо в яме”.

У любого, кто читает об этом, не может не возникать вопрос: почему миллионы людей не оказывали сопротивления и позволяли отправить себя в газовые камеры, почему столь редко приговоренные к смерти предпринимали попытки взять с собой одного из мучителей? Ханна Арендт объясняет это феноменом разрушения индивидуальности, тем, что нивелировка человеческой личности начиналась с ужасающих условий транспортировки в лагерь, когда замерзших нагих людей набивали в вагоны для перевозки скота, потом по прибытии – “безукоризненным шоковым воздействием первых часов”, “манипулированием человеческим телом с его бесконечной способностью страдать”. К тому же “героизм не является естественным свойством человеческой натуры, – отмечала Симона де Бовуар. – Не беспомощность жертв перед лицом палачей должна удивлять нас, а то, что они ее преодолели”.

Акты сопротивления случались среди обреченных, которых сразу посылали на смерть. У них не было иллюзий, им было нечего терять. Об одном таком случае рассказывает в своих показаниях Печерский: “Между второй и третьей зонами лагеря находился небольшой двор, в котором находился крольчатник. Там работала одна голландская девушка, немецкая еврейка по имени Люка, с которой я часто встречался и разговаривал. Я немного знал немецкий язык. Эта девушка, Люка, мне рассказывала, что ей все время приходилось наблюдать, как раздетых догола людей ведут от зоны, где они раздевались, в третью зону. Она говорила, что там была какая-то дорога, огороженная колючей проволокой. Во время уничтожения охранники стояли с внешней стороны этой колючей проволоки, а внутри по проходу шли эти раздетые люди. Один раз, как она говорила, люди, по-видимому, поняли, что их ведут на смерть, и не захотели идти по проходу к камерам. Они начали бросаться на ограду из колючей проволоки, однако это восстание было быстро подавлено немцами и охранниками, которые многих людей убили”.