Собчачье сердце - [10]

В бытность своей работы одним из руководителей Ленинградского областного и городского статуправления, я бывал в этом дворце почти ежедневно, поэтому прекрасно ориентировался не только в парадных, но и во внутренних, довольно запутанных деловых коридорах с многочисленными, достроенными уже в наше время, соединительными переходами к другим рядом стоящим зданиям, объединенным одним названием: «Ленгорсовет» или пресловутый «Ленгорисполком».

Зайдя через левый подъезд и раздевшись в небольшом гардеробчике, я прошел около уже не требовавшего никаких документов милицейского поста; мимо беломраморной лестницы, ведущей на второй этаж к кабинету, много лет занимаемому отцом моего друга Олега Филонова; миновал затертый гранитнопольный коридор первого этажа и поднялся хорошо знакомой узкой служебной лестницей прямо в приемную к тогдашнему главе Ленгорисполкома В. Ходыреву, под началом которого когда-то работал в Смольнинском РК КПСС. Я всегда питал уважение к этому малорослому, матерщинистому, с перманентной «плойкой» густых седоватых волос человеку.

Сразу после освобождения из тюрьмы мне домой вдруг позвонил его помощник Соловьев и передал, что «хозяин» желает встретиться в любое удобное время.

После безысходной тюремной тоски, всех мытарств, унижений, бесконечных обысков, решеток, карцеров, судов без суда, мерзких надзирателей, изъяснявшихся матерными воплями, даже отдаленно не напоминавшими слова, и обалдевшей от сознания собственного превосходства над любым зеком охраны черного небытия лагерей, а также, как правило, деградировавших офицеров и прокурорских работников, любой из которых запросто мог бы среди классических идиотов выглядеть коллекционным экземпляром, достойным включения в фонд роскошных маразмов апломба, приглашение к тогдашнему мэру города такого ничтожества, как я, только что снявшего зековскую фуфайку, с еще не оттаявшими чертами отверженного лица, выглядело достаточно неправдоподобно. Дотюремный костюм, а также рубашка с галстуком сделали свое дело, и в назначенное время я переступил порог огромного кабинета в правом крыле дворца, где до революции располагался Председатель Государственного Совета Российской Империи.

Из-за не по росту огромного письменного стола мне навстречу поднялся мой бывший начальник Ходырев и протянул руку. Не выпуская руки, он разглядывал мое лицо, вероятно, ища пороховые следы прошедших лет.

(Я хотел тебя увидеть, чтобы ты знал, (как и раньше, напористо сказал он, (я всегда верил в твою невиновность, восхищался твоим мужественным поведением на следствии и суде, но, даже будучи в то время вторым секретарем горкома партии, не мог тебе ничем помочь, так как команду расправиться с тобой, как ты знаешь, дал сам Романов6. После ареста ты, Шутов, для всех как-то растворился, растаял. Сегодня же хочу доказать, что помнил о тебе всегда.

Не ожидая подобного приема и спича о моих достоинствах, которые оценивались мною весьма скромно, ибо, отказавшись давать показания на следствии и никого не оговорив, я вовсе не пытался этим демонстрировать мужество. Просто оставил за собой шанс вернуться к людям, понимая, что застенки (это не чистилище, а ад.

На прощание Ходырев сказал мне, что я могу рассчитывать на его помощь и поддержку. Впоследствии я этим никогда не злоупотреблял, верный своим понятиям о чести и долге, воспитанным за годы работы в аппарате.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В нынешний же мой приход в приемной никого, кроме двух помощников Ходырева, не было. Один из них, В. Кручинин, мне тут же рассказал, как они добились у жителей пригородного Павловска избрания Ходырева своим депутатом. При этом оба как-то подавленно и нервно посмеивались и переглядывались.

Так, болтая, стоя за конторкой дежурного помощника, мы не заметили, как в приемную вихрем ворвалась, судя по бровям, перекрашенная в противоположный цвет женщина осеннего возраста и почему-то, несмотря на раннюю весну, в сарафане, из которого всем демонстрировались голые плечи, защищенные своей непривлекательностью. Окинув нас презрительным взглядом трудолюбивой проститутки с притомившимися орудиями любви, она молча рванулась в кабинет к Ходыреву.

(Куда? Зачем? Позвольте узнать, (преградил ей путь Кручинин.

Тут она, ни с того, ни с сего, повела себя, как перегружаемый лопатами при факелах порох. По крайней мере, Кручинин с трудом понял из ее сбивчивого визга, когда и за что он будет уволен.

Видя, как от непонятного нам волнения при разнофазных движениях сарафан на ней начал проседать, я поспешил вмешаться, спросив, кто она будет и чем недовольна.

(Я народный избранник! (гордо взвизгнула она, нарекая себя еще только входившим обозначением депутата-"демократа".

(Правильнее, наверное, избранница, (поправил Кручинин, (но Ходырев, я думаю, сейчас занят. Он готовится к сессии.

(Если он меня немедленно не примет, мы его сразу переизберем, (опять закричала депутатка.

На шум в приемную вышел сам Ходырев, кивнув мне, спросил, в чем дело.

(Вы, Ходырев, должны немедленно отправить правительственную телеграмму в Литву, в Вильнюс, с изъявлениями нашей поддержки литовского народа и «Саюдиса» в их справедливой борьбе за независимость, (выпалила одним духом сарафанная дама.