Собаки - [13]

Миллер долго и пристально смотрел на него и потом заговорил:

— Это моя собака, я знаю это, потому что сам вырастил ее. Смотрите, я вам сейчас это докажу.

Миллер повернулся к собаке.

— Браун! — крикнул он.

И при звуке его голоса уши собаки откинулись назад, как будто ее гладили по голове.

— Трогай!

Собака сделала поворот направо.

— А теперь марш.

Собака сразу остановилась и потом зашагала прямо вперед, послушно остановившись по команде.

— Я умею делать это посредством свиста, — с гордостью объяснил Миллер. — Браун был головной собакой упряжки.

— Ведь вы его не возьмете теперь с собой? — со страхом спросила Мэдж.

Миллер кивнул головой.

— Назад туда, в этот страшный Клондайк, где столько страдают?!.

Он опять кивнул головой и добавил:

— Да там вовсе не так страшно. Взгляните на меня: вид у меня довольно здоровый, не правда ли?

— Но ведь это собака. Страшные лишения, изнурительный труд, голод, холод… Ведь я читала об этом, я знаю все…

— Я однажды чуть не съел ее, — сознался Миллер. — Спасло ее только то, что мы в этот день подстрелили оленя.

— Я бы скорее умерла с голоду! — воскликнула Мэдж.

— Там все иначе, — объяснил Миллер. — Вам нет надобности есть собак, но когда приходится плохо, вы начинаете думать иначе. Вам никогда не приходилось так плохо, значит, вы не можете судить об этом.

— В этом-то и суть, — пылко продолжала Мэдж. — В Калифорнии не приходится есть собак. Почему бы вам не оставить ее здесь! Ей здесь хорошо, вы знаете, что она никогда не будет нуждаться в корме, никогда не будет страдать от холода и переносить лишения… Здесь все ласково и нежно, ни природа, ни люди не свирепы. Ей никогда не придется переносить ударов бича… А климат… ведь здесь никогда не бывает снега.

— Но зато здесь чертовски жарко летом, — рассмеялся Миллер.

— Вы ничего не отвечаете, — пылко продолжала Мэдж. — Что вы дадите ей там, на далеком севере?

— Корму, если он у меня будет, а он почти всегда бывает, — был ответ.

— Почти всегда. Ну, а остальное время?

— Корму не будет.

— А работа?

— О, работы будет вдоволь, — нетерпеливо крикнул Миллер. — Работа без конца, и голод, и холод, и всякие другие напасти — вот что выпадет ей на долю, если она уйдет со мной. Но она любит все это, она привыкла к этому. Она знает эту жизнь; она родилась и выросла среди этой обстановки. Вы же ничего этого не знаете, и вам нечего говорить об этом. Собаке место там, а там ей будет лучше.

— Вы не возьмете собаки, — решительным тоном заявил Вальт, — значит, и спорить не о чем.

— Что такое? — спросил Миллер, брови которого вдруг нахмурились и лоб покраснел.

— Я сказал, что вы не возьмете собаки, — и делу конец. Я не верю, что это ваша собака. Вы, быть может, когда-нибудь видели ее, или, быть может, были погонщиком у ее хозяина. То, что она повинуется вашим приказаниям, вовсе не доказывает, что она ваша всякая собака из Аляски послушается таких приказаний. Собака эта очень дорого стоит, особенно в Аляске, и этим объясняется ваше желание присвоить себе эту собаку, но вы должны доказать ваши права на нее.

Миллер, спокойный и сосредоточенный, внимательно смерил взглядом Ирвина, точно сравнивая свою силу с его слабостью.

— Я не вижу, что может мне помешать взять собаку сейчас же, — сказал он наконец с презрительным видом.

Лицо Вальта вдруг вспыхнуло, и мускулы его рук и плеч напряглись и стали твердыми.

Жена его, встревоженная и смущенная, вдруг вмешалась в их спор.

— Быть может, м-р Миллер прав, — сказала она. — Боюсь, что он прав: Волк, как видно, знает его и отвечает на кличку «Браун». Он сразу приласкался к нему, а ты знаешь, что он этого никогда прежде не делал. А как он залаял! Он был вне себя от радости. Чему он радовался? Вероятно, тому, что нашел своего настоящего хозяина.

Мускулы Вальта вдруг ослабели, и плечи, казалось, уныло опустились.

— Я думаю, что ты права, Мэдж, — сказал он. — Волк вовсе не Волк, а Браун и, как видно, принадлежит м-ру Миллеру.

— Быть может, м-р Миллер продаст нам его, — сказала она. — Мы его купим.

Скифф Миллер покачал головой, уже не гневно, а добродушно:

— У меня было пять собак, — начал он, точно ища чем смягчить свой отказ, — и он был вожаком. Это была самая лучшая упряжка во всей Аляске, ничто не могло сравниться с ними. В 1898 году мне предлагали за них пять тысяч долларов, и я не взял… Цены на собак тогда стояли высокие, но мне не потому предлагали такую неслыханную цену, а потому, что собаки стоили столько… Браун был лучше всех, и зимой мне предложили тысячу двести за него одного, но я отказался. Я не продал его тогда, не продаю и теперь. Люблю я его — вот что. Я искал его целых три года… Чуть не заболел с горя, когда узнал, что его украли, не потому, что ценил его на деньги, а потому, что очень любил его. Я своим глазам не верил, когда увидел его сегодня, мне показалось, что я вижу сон, что это слишком большая удача, чтобы оказаться действительностью. Ведь я сам выкормил его, сам укладывал его спать каждую ночь. Мать его издохла, и я стал покупать сгущенное молоко по два доллара за банку, в то время как сам я обходился без молока даже к кофе, потому что оно было слишком дорого. Я заменял ему мать, — другой у него не было. Он, бывало, всегда сосал мой палец, когда был щенком, вот этот самый палец.