Собаки - [15]

Потом он вдруг уселся на задние лапы, подняв морду вверх; пасть его то закрывалась, то открывалась, каждый раз все шире, горло перехватила судорога. И он вдруг испустил низкую, глухую ноту. Все это обыкновенно предшествовало волчьему вою, но когда звук уже готов был вырваться из горла, широко раскрытая пасть закрылась, судороги прекратились, и он устремил долгий пристальный взгляд вслед уходившему человеку. Потом он вдруг повернул голову и через плечо стал так же пристально глядеть на Вальта. Его немая мольба осталась без ответа. Ни слова, ни звука ниоткуда, никакого намека или указания на то, как ему следовало поступить.

При взгляде на дорогу, к повороту которой приближался его старый хозяин, в нем опять проснулось беспокойство. Он с визгом вскочил на ноги и вдруг, точно ему в голову пришла новая мысль, устремил все свое внимание на Мэдж. Прежде он точно не замечал ее, но теперь, когда и старый и новый хозяин изменили ему, осталась только она одна. Он подошел к ней — и положил ей на колени голову, толкая мордой ее руку; это была его всегдашняя уловка, когда он выпрашивал себе какой-нибудь милости. Потом он отступил назад и начал шаловливо вертеться и изгибаться, то становясь на задние лапы, то припадая к самой земле передними; во всей его фигуре, от ласковых глаз и льстиво откинутых ушей до вилявшего хвоста, виднелось напряженное усилие выразить то, что он чувствовал, но чего ему не дано было выразить.

Он скоро прекратил и эти попытки. Равнодушие этих двуногих, которые прежде никогда не были равнодушны, приводило его в уныние. Никакого ответа, никакой помощи. Они не обращали на него никакого внимания, как будто были мертвы.

Он снова обернулся и молчаливо посмотрел вслед удалявшемуся хозяину. Миллер уже огибал поворот дороги; еще секунда — и он исчезнет из виду. Но несмотря на это он не поворачивал головы и шагал прямо вперед, медленно и спокойно, как будто вовсе не интересуясь тем, что происходило позади его.

Он скоро скрылся из виду, и Волк стал ждать, когда он опять появится. Он ждал несколько времени, молчаливый, спокойный, без движения, точно обратившись в каменное изваяние, но охваченный пылким желанием. Потом он опять обернулся и подбежал к Ирвину. Понюхав его руки, он повалился на землю у его ног, глядя на поворот дороги, туда, где она скрывалася из глаз.

Узкий ручеек, сбегавший вниз по мглистым камням, казалось, вдруг зажурчал особенно громко; никакого другого звука не было слышно, кроме пения жаворонков. Большие желтые бабочки бесшумно носились под лучами солнца и скрывались в дремавшей тени.

Мэдж торжествующе взглянула на мужа.

Через несколько минут Волк поднялся на ноги; во всех его движениях виднелась решительность и обдуманность. Он не взглянул ни на мужчину, ни на женщину, — глаза его были устремлены на дорогу. Он принял решение, и оба они поняли это, поняли они и то, что для них самих испытание только началось.

Он пустился бежать рысью, и губы Мэдж зашевелились, как будто она собиралась издать ласковый звук, но звук этот так и не сорвался с них. Что-то заставило ее поглядеть на мужа, и она увидела, каким строгим взглядом он следил за нею.

Волк пустился бежать быстрее, делая все более и более крупные прыжки. Он ни разу не обернулся, и быстрота его бега ни разу не замедлилась. Он быстро перебежал дорогу, там, где она делала поворот, и скоро скрылся из виду.

БОНАМИ

Рассказ Джепстера Огл

Через сосновый лес Северной Канады бежал на лыжах какой-то человек. Он покачивался из стороны в сторону, и ноги его сгибались от усталости. Постепенно шаги его начали замедляться, и он чуть было совсем не остановился, но потом с отчаянной, лихорадочной энергией снова устремился вперед, напряженно вглядываясь в бесконечный однообразный сосновый лес и поддерживая руками висевший за спиной мешок, чтобы облегчить его вес. Он не отдыхал и не останавливался ни на минуту, ни разу не опустив своего напряженного, пытливого взгляда, устремленного вперед. Если бы этого человека спросили, куда он так спешит, он ответил бы, что и сам не знает; а если бы его спросили, что он надеется увидать впереди себя, он ответил бы с полной безнадежностью: «ничего». Но в действительности он бежал от смерти и надеялся впереди найти себе жизнь.

Он видел смерть позади себя, у покинутой им реки, и вид этой смерти ужасал его.

Их было на реке всего пятеро, и они тащили бечевой лодку, которую сами сделали, — тяжелую, неуклюжую лодку, которая не стоила потраченной на нее работы. Это было кошмарное путешествие: они попеременно то несли, то тащили на буксире свою лодку, и это чередование повторялось так бесконечно долго, что он наконец утратил все свое мужество и мечтал о тихой, спокойно текущей реке, как усталый ребенок мечтает о постели.

Он и двое других тащили впереди за веревку, когда случилась катастрофа. Он не знал, что произошло; но он и сейчас снова чувствовал то страшное напряжение веревки, которую он тогда тащил, затем то отвратительное чувство, когда он вдруг начал скользить вниз, прямо к бурлящей воде, тщетно ища ногами какой-нибудь опоры на вязком глинистом берегу.