Собака-оракул - [5]

— Не знаете ли вы, — спросил священник, — был ли доктор Валантен очень разгневан после сцены с секретарем и полковником?

— По всей видимости, он был разгневан гораздо меньше секретаря, ответил Фьенн. — Именно последний ушел разъяренный после того, как завещание было подписано.

— Ну, а что вы скажете насчет самого завещания? — спросил патер Браун.

— Полковник был очень богатый человек, и завещание его неминуемо должно было вызвать большие перемены в жизни многих людей. Трейл не хотел сказать нам в тот день, каким именно изменениям оно подверглось, но я впоследствии узнал, что большая часть состояния, отказанная сперва сыну, была переписана на дочь. Я вам уже говорил, что Дрюс был очень недоволен рассеянным образом жизни моего друга Дональда.

— Проблема метода заслонила проблему мотива, — задумчиво вымолвил патер Браун. — Итак, в данный момент только мисс Дрюс извлекла непосредственную выгоду из смерти полковника Дрюса?

— Господи, как можно говорить хладнокровно такие вещи? — воскликнул Фьенн, удивленно глядя на него. — Уж не хотите ли вы сказать, что она…

— Она выходит замуж за доктора Валантена? — спросил священник.

— Кое-кто против этого брака, — ответил Фьенн, — но Валантена любят и уважают в округе, и он опытный и весьма ревностный хирург.

— Столь ревностный, что он взял с собой свои хирургические инструменты, идя в гости на чашку чая, — заметил патер Браун. — Ведь ему, по-видимому, пришлось пустить в ход ланцет или что-нибудь в этом роде, а он не отлучался из поместья домой.

Фьенн вскочил на ноги и недоуменно уставился на священника.

— Вы допускаете, что он пустил в ход тот самый ланцет…

Браун покачал головой.

— Все эти допущения до поры до времени ничего не стоят, — сказал он. Вопрос сейчас не в том, кто совершил преступление, а в том, как оно было совершено. Можно отыскать сколько угодно людей и инструментов тоже булавок, ножниц, ланцетов. Но как человек проник в беседку? Как проникла в неб хотя бы булавка?

Во время этой тирады он задумчиво смотрел на потолок. Когда же он произнес последнюю фразу, его глаза внезапно сузились и заблестели, словно он увидал на потолке муху какой-нибудь необычайной породы.

— Ну-с, так что же вы обо всем этом скажете? — спросил Фьенн. — Вы человек опытный, что вы посоветуете?

— Боюсь, что мой совет в данный момент принесет вам мало пользы, вздохнул патер Браун. — Я ничего не могу посоветовать, не повидав места преступления и не познакомившись с тамошними жителями. В данный момент нужно, по-моему, продолжать следствие. Я думаю, ваш приятель из индийской полиции ведет его усиленным темпом. Надо бы мне поехать туда и посмотреть, как он справляется со своей ролью сыщика-любителя и что он вообще делает. Пока последите за ним вы. Может быть, тем временем там выяснилось что-нибудь новое.

Когда гости — двуногий и четвероногий — удалились, патер Браун взялся за перо и уселся за прерванный труд: он писал конспект лекции о новой энциклике. Тема эта была чрезвычайно серьезная и обширная, так что через два дня, когда в комнату вновь вбежал большой черный сеттер, патер Браун все еще был занят своим трудом. Собака бросилась к нему, охваченная возбуждением и восторгом. Хозяин ее, следовавший за ней, разделял ее возбуждение, но отнюдь не восторг. Его голубые глаза положительно вылезали из орбит, а узкое лицо было бледно.

— Вы посоветовали мне следить за тем, что делает Гарри Дрюс, — сказал он отрывисто и без всякого вступления. — Знаете, что он сделал?

Священник ничего не ответил, и молодой человек продолжал:

— Я вам скажу, что он сделал. Он покончил с собой.

Губы Брауна слабо дрогнули, и он произнес несколько слов, не имеющих никакого житейского значения и никак не связанных с нашим повествованием.

— Вы мне иногда внушаете суеверный ужас, — сказал Фьенн. — Неужели вы этого ждали?

— Я полагал, что это возможно. Потому я и просил вас последить за ним. Я надеялся, что вы не опоздаете.

— Я первый нашел его, — хрипло сказал Фьенн. — Это было самое ужасное и самое жуткое зрелище, какое я видел за всю мою жизнь. Когда я приехал в поместье и вновь пошел по аллее старого сада, я сразу понял, что в поместье случилось еще что то страшное, кроме убийства полковника Дрюса. Цветы все еще громоздились голубыми купами по обе стороны черного входа в старую серую беседку. Но мне эти голубые цветы казались голубыми бесами, пляшущими у входа в адские врата. Я поглядел по сторонам — все, казалось, было на месте, но в моей душе поднималось какое-то странное чувство: мне чудилось, очертания неба изменились. И вдруг я увидел, что случилось. За изгородью сада на фоне моря всегда виднелась Скала Судьбы. И вот Скала Судьбы исчезла!

Патер Браун поднял голову в слушал с напряженным вниманием.

— На меня это произвело такое впечатление, словно гора снялась с места и вышла из пейзажа, словно луна упала с неба, хотя я знал, что эту скалу можно было опрокинуть самым слабым толчком. Меня охватило какое-то безумие; я помчался по аллее, как ветер, и прорвался сквозь изгородь, точно это была паутина. Эта изгородь и в самом деле была очень хрупкой, хотя она содержалась в таком идеальном порядке, что вполне заменяла стену. Когда я прибежал на берег, я увидел, что гора свалилась со своего пьедестала, и бедный Гарри Дрюс лежал, раздавленный ею. Одной рукой он обнимал скалу, словно он сам опрокинул ее на себя. А на желтом прибрежном песке он начертил перед смертью огромными пляшущими буквами: «Скала Судьбы да падет на безумца!»