Собака Баскервилей. Острие булавки - [88]

К этому времени они уже выезжали из города, за окнами автомобиля мелькали первые опушки леса и окраина парка, а впереди, примерно в полумиле, посреди густой буковой рощицы, показались ворота, ведущие к небольшому поместью сэра Хьюберта Сэнда. Почти всю территорию поместья занимали маленький парк и большой декоративный сад, который в торжественном классическом стиле спускался террасами к берегу широкой реки. Как только они подъехали к дому и вышли из машины, Генри торопливо провел священника через анфиладу комнат в георгианском стиле и вывел на улицу с другой стороны здания, где они молча спустились между цветников по довольно крутому склону, под которым широко раскинулась бледная река. Они как раз дошли до поворота дорожки, огибающей огромную классическую вазу, увенчанную гирляндой несколько выбивающейся из общего стиля герани, когда отец Браун заметил в зарослях впереди какое-то движение, быстрое, как движение стайки испуганных птиц.

Между тонких стволов деревьев как будто разошлись или даже разбежались в разные стороны две фигуры: одна из них шмыгнула в тень, а вторая направилась им навстречу, заставив их остановиться и по какой-то необъяснимой причине замолчать. Затем Генри Сэнд глухо произнес:

– Вы, кажется, знакомы с отцом Брауном… леди Сэнд.

Отец Браун действительно знал эту женщину, но в ту минуту был почти готов утверждать, что видел ее в первый раз. Бледное, словно сведенное судорогой лицо ее напоминало маску трагедии. Она была намного младше мужа, но сейчас казалась старше всего, что было в этом старом доме и в этом саду. Священник вспомнил с внутренним содроганием, что она действительно происходит из рода намного более древнего и является истинной владелицей этого места. Предками ее были обедневшие аристократы, и это поместье принадлежало им до того, как она вернула семье богатство, выйдя замуж за успешного коммерсанта. Стоя в саду, она словно олицетворяла образ ее рода, или даже фамильное привидение. Бледное лицо ее было той заостренной и в то же время овальной формы, которую можно видеть на старинных портретах Марии, королевы шотландской, и выражение его казалось даже более неестественным, чем могло бы быть в столь противоестественной ситуации, когда ее муж, покончивший жизнь самоубийством, вдруг исчез. Отец Браун, поддавшись подсознательному движению мысли, подумал, с кем она могла разговаривать среди деревьев.

– Я полагаю, вы уже слышали ужасную новость, – трагическим голосом заговорила она. – Несчастный Хьюберт не выдержал этой революционной травли. Должно быть, она свела его с ума, раз он лишил себя жизни. Я не знаю, чем вы можете помочь, и можно ли этих ужасных большевиков привлечь к ответственности за то, что они довели человека до такого.

– Для меня это ужасная новость, леди Сэнд, – сказал отец Браун. – И все же, должен признаться, я в некотором недоумении. Вы говорите о травле. Вы действительно считаете, что кто-то мог довести его до самоубийства тем, что просто вывесил на стене листок бумаги?

– Я думаю, – нахмурившись, сказала леди, – кроме листка бумаги было что-то еще.

– Да, человек действительно может ужасно ошибаться, – печально покачал головой священник. – Я бы никогда не подумал, что он способен на такой нелогичный поступок: умереть, чтобы избежать смерти.

– Я знаю, – сказала вдова, внимательно глядя на него. – Я бы тоже в это никогда не поверила, если бы он сам не написал об этом.

– Что? – вскричал отец Браун, от неожиданности подскочив, как подстреленный кролик.

– Да, – спокойно произнесла она. – Он оставил предсмертное послание, в котором говорит о самоубийстве, так что, боюсь, сомнений быть не может. – И она медленно пошла вверх по склону, отрешенно глядя перед собой, точно призрак.

Круглые очки отца Брауна повернулись к пенсне мистера Генри Сэнда в ожидании пояснений. Тот после секундного замешательства заговорил быстро, как будто спешил выговориться:

– Да. Понимаете, сейчас мы уже знаем почти наверняка, как он это сделал. Он был прекрасным пловцом, и каждое утро спускался к реке в халате, чтобы поплавать. В тот день он как обычно вышел на реку и снял халат (он до сих пор лежит там, на берегу), но, кроме этого, еще написал записку, что собирается поплавать в последний раз, а потом умереть, или что-то в этом духе.

– Где он оставил эту записку? – спросил отец Браун.

– Он нацарапал ее вон на том дереве, которое нависает над водой. Я думаю, это последнее, к чему он прикасался. Его халат лежит на берегу рядом с ним, чуть выше. Сходите, сами посмотрите.

Отец Браун сбежал вниз по последнему короткому склону и заглянул под дерево, ветви которого склонялись почти до воды. Там на гладкой коре он увидел четко вырезанные слова: «Еще раз в воду, а потом – на дно. Прощайте. Хьюберт Сэнд». Взгляд отца Брауна медленно поднялся вверх, прошелся по берегу и остановился на ярком пятне, роскошном красно-желтом халате с золотыми кистями. Священник поднял его, чтобы осмотреть и в эту самую секунду боковым зрением увидел в стороне движущуюся фигуру, высокую, темную фигуру, которая перебежала от одного скопления деревьев к другому, как будто шла по следу леди. Он не сомневался, что это был тот самый человек, с которым она только что рассталась. Еще меньше он сомневался в том, что это секретарь покойного, мистер Руперт Рей.