— Не знаю, — говорю я. — Север того мира. Видишь, хвойные деревья? Кажется, они вроде лиственниц или пихт. Зимой с них опадает хвоя…
— Зиму ты тоже видел? — спрашивает Татьяна.
Я видел зиму, весну, лето, осень. Животных. Людей — только издалека. Я предполагаю, что неподалеку — нечто вроде поселка. Я предполагаю, что в этом мире водятся драконы — как-то промелькнула, на миг заслонив солнце, крылатая тень. Я видел ночами блуждающие огоньки, а днем — порхающих над цветами крохотных девочек со стрекозиными крылышками и отвратительными головами стрекоз. Люди показались мне монахами, показались мне солдатами — то, что я видел, показалось мне людьми, но я так и не смог рассмотреть подробно и отдал бы правую руку за возможность узнать, что там, за зеленой шелестящей массой листвы…
— Идти туда?
Я киваю.
Татьяна оглядывается. Ее взгляд светлеет.
— Господи, другой мир?! Неужели правда?!
Я снова киваю. Я слушаю.
И она кидается мне на шею, прижимается ко мне, как только что — к барьеру, жарко дышит в ухо — ее сердце колотится часто-часто, она шепчет:
— Господи, как я об этом мечтала!
Я — ее личный господь.
— Я им всем покажу, как надо, — шепчет Татьяна. — А у меня будет меч? Я там получу магические способности, да? Я там стану ведьмой? Или королевой? Ну что ты молчишь?!
— Ты сначала войди, — говорю я.
— Мне сначала надо переодеться…
«Бронелифчик, ваше высочество!»
Она целует меня с искренней страстью — она целует целый мир, целует свой триумф, возможности ведьмы-амазонки-богини. Ее язык отдает на вкус дынной жевательной резинкой.
Она целует личного бога. Он сейчас сделает все по ее слову. Апорт! Золотая рыбка будет у нее на посылках.
Она отпускает меня, выдергивает из пачки бумаги «Светокопия» листок, выщелкивает стержень из авторучки, торопливо рисует. Платье. Ее костюм для прогулок по другому миру.
Ее руки дрожат от восторга и спешки. Я слежу за ней; она отрывается от набросков, чтобы поцеловать меня. Ее трясет от жадности: она думает, что весь мир за барьером будет принадлежать ей.
Я слежу за ней, я тискаю ее, когда она очередной раз вжимает в меня свою грудь. Я мог бы сейчас сделать с ней что угодно, если бы что-нибудь такое хоть немного занимало меня в этот момент. Она отдалась бы за будущий мир у своих ног — авансом.
Но мира у ног не будет. Она даже не смотрит на лес за барьером, увлеченная мыслями о своем будущем величии — и я закрываю выход. Она не замечает, болтая о мечах, конях, арбалетах и «туфлях на шпильке», которым лично она нашла достойную замену. Об эльфах — где драконы, там и эльфы, правда? Девичьи мечты, девичьи мечты.
Самка богомола откусывает самцу голову, но он продолжает с ней совокупляться, будучи безголовым телом — и достигает оргазма, уже, фактически, умерев. Самка некоторых видов паука съедает самца целиком, оставляя только его гениталии внутри собственного тела. У некоторых паучих собирается внушительная коллекция. Самка человека, венец творения, обычно откусывает сразу и голову, и яйца. И самец человека слишком часто достигает гармонии уже, фактически, мертвым. Если речь вообще идет о какой-нибудь гармонии.
Потом она рыдает и лупит стену кулаком, а меня — открытой ладонью, наотмашь. И я даже не злюсь. Мне все равно. За попытку всем спасибо. Снова кончилось ничем.
Это была первая девочка. Потом была вторая, потом была третья, потом были еще — но каждая говорила: «Господи, как я об этом мечтала! Мне надо сначала переодеться».
У меня скопилась целая пачка эскизов, сделанных шариковой ручкой на бумаге «Светокопия». Неумело нарисованные заколдованные замки и волшебные лошади, ужасно нарисованные мечи, похожие на офисные пластмассовые ножики для разрезания бумаги или зазубренные кухонные ножи для овощей, и наивные наброски великолепных туалетов, необычайно откровенных. Девичьи мечты, поверенные бумаге.
Я чувствую, что каждый раз, когда очередная девочка рисует очередную волшебную лошадь, похожую на рахитичную собаку с крылышками, барьер становится толще на толщину бумажного листа.
Мне долго казалось, что разговаривать с приятелями вообще не о чем. Среди них было очень немного людей, в принципе способных вместить мысль о выходах в другие миры, о барьере и о странствиях. Если кому-то из приятелей хотелось странствовать по мирам, то он вполне удовлетворялся компьютерными играми.
Я ненавижу игры. Я ими брезгаю. Рядом с настоящим выходом они — как дешевая резиновая женщина в сравнении с юной возлюбленной, как стеклоочиститель в сравнении с французским коньяком. Как протез в сравнении с живой конечностью. Но вокруг все играют — и все смакуют обсуждения.
Эскапизм движущихся картинок. Отождествление себя с неуклюжей нарисованной фигуркой. Подражание реальности с забавными ошибками — герой пробегает дерево насквозь и буксует возле стены, птички чирикают закольцованным звуком, один и тот же тропический писк повторяется через равные промежутки времени.
Тупое мародерство сюжетов. Из нарисованного трупа можно вынуть ворох всяческого барахла, достаточный, чтобы загрузить «Камаз». Будучи выпотрошенным, труп исчезает. Мечта урки: пырнул ножом, сорвал шапку, вытащил бумажник — и убитый, помигивая, тает в небытии, не создавая убийце проблем.
