Со щитом и на щите - [48]

Боец Кононенко, вам что, пуховую перину подстелить?

Но вскоре и огневой рубеж: глубокие, по грудь, окопы. Здесь «вражеский» огонь особенно губителен, поэтому вместо перебежек мы оставшееся пространство ползем, ползем по-пластунски, роя носом пылищу. А помкомвзвода от пуль заворожен, поэтому он спокойненько ходит между нами, нависая то над одним, то над другим:

— Ниже голову! Врастай пупом в землю! Третий от края, убери свои ягодицы!

Пыль набивается в рот, пот заливает глаза, сердце готово выскочить из груди, а помкомвзвода все недоволен:

— Шевелитесь быстрей! Ярчук, вы что, заснули?

Вваливаемся наконец в окопы. Падаем грудью на бруствер, чтобы хоть немного остудить распаленное тело. А над головами уже звучит команда:

— Лежа… по мишеням… заряжай!

Так учили нас стрелять до тех пор, пока не наступил день, когда каждому выдали не учебные, а настоящие, боевые патроны. С тяжелыми, хищно заостренными пулями.

В этот день волновались не только мы — нервничали и наши командиры. Ведь от того, насколько успешно мы поразим мишени, зависит оценка их работы.

Особенные надежды они возлагали на тех, кто имел значок «Ворошиловский стрелок». В том числе на Мишку и на меня. И мы всех заверяли, что взвод не посрамим. Стрелять будем так, чтоб других завидки взяли.

— Толька, а ты хоть в мишень попадешь? — шепотом спросил Мишка.

Я на него страшно рассердился:

— Попаду, и не хуже тебя!

Сегодня стреляет только наш взвод. Но по случаю такого события пришел и сам командир роты.

— Ну как, орлы, к бою готовы?

— Готовы, товарищ капитан!

— Тогда начинайте.

И наш лейтенант подает команду:

— Взво-од, на огневой рубеж… короткими перебежками… вперед!

Бежим. А все-таки не напрасно гоняли нас все эти дни командиры: вскакиваем и падаем, как автоматы. Потом ползем по-пластунски.

Вот и окопы… И брустверы, на которых можно перевести дыхание.

— Лежа… по мишеням… заряжай!

Клац-клац-клац — щелкают затворы.

— Первое отделение к стрельбе готово!

— Второе отделение к стрельбе готово!

— Третье отделение к стрельбе готово!

Лейтенант подбегает к командиру роты, берет под козырек:

— Товарищ капитан, взвод к стрельбе готов!

— Начинайте.

— Взво-од, слушай мою команду!

Мы затаиваем дыхание, у нас замирают сердца. Мишени давно уже на мушках, пальцы — на гашетках.

— По мише-еням… огонь!

Господи, хоть бы попасть!

Бах-бах — слева и справа.

Выдохнув, как учили, воздух, нажимаю на гашетку. Раз, второй, третий… Не осознав как следует, что делаю, выпускаю все десять пуль подряд.

— Отставить! — шипит над самым ухом помкомвзвода.

Товарищи мои еще стреляют, старательно прицеливаясь, а я выпалил все патроны, столбом торчу в окопе.

— Что же это вы? — с укоризной спрашивает лейтенант, и я не смею даже взглянуть на него. Сам чуть не плачу: если до этого еще теплилась надежда, что попаду в мишень, то теперь уверен: все пули послал «в молоко».

И вот все выстрелы стихли. Возбужденные, раскрасневшиеся бойцы откладывают винтовки, а командиры торопятся к мишеням. Останавливаются возле каждой, подсчитывая выбитые очки, мы же нетерпеливо ждем результаты. Ну, а мне и ждать нечего: и так все ясно. Даже Мишка не пытается меня утешать. Лишь спрашивает:

— Ты что, рехнулся?

— Отстань! — отворачиваюсь от него со слезами на глазах.

— К твоей подошли, — говорит Мишка.

И без него вижу, что к моей. Долго рассматривают… Наверно, пробоины ищут. «Найдете, как же!» — мелькает ожесточенная мысль. Мне хочется, чтобы там провалилась земля.

От группы командиров отрывается наш отделенный, мчится к окопам.

— К командиру роты! Бегом!

Беру потяжелевшую винтовку, бегу. Бегу нехотя: знаю наперед, что за угощение ждет. Бегу и припоминаю, какое самое строгое наказание может наложить командир роты.

— Ваша мишень? — спрашивает комроты, и лицо у него почему-то нестрогое.

А лейтенант… Лейтенант, ей-ей, улыбается!

— Моя-а, — отвечаю растерянно.

— Молодец! — говорит капитан и еще раз повторяет: — Молодец! Знаете, сколько вы выбили? Девять пуль в «яблочко», а десятая — в семерку!

— Молодец! — подтверждает комроты и смотрит на меня почти влюбленно.

Я же настолько ошарашен неожиданной удачей, что даже не ощущаю радости. Только позднее, когда лейтенант выстроит взвод и капитан объявит мне перед строем благодарность, за плечами у меня зашевелятся крылышки. Сначала маленькие и хилые, а потом все больше и больше разрастаясь, особенно на следующий день, когда пришедший комбат спросит лейтенанта:

— Где ваш орел? Покажите!

Я уже немного освоился, свыкся с внезапной славой. Отвечал комбату, что еще сызмальства стрелял — каждый раз попадая в копейку.

Комбат тоже назвал меня молодцом. И все — и лейтенант, и командир отделения, и весь наш взвод — гордились мной.

В тот вечер мне не хотелось спать. Писал домой письмо, рассказывал маме, что стал снайпером, что сам командир полка пожимал мне руку и обещал послать на стрелковые соревнования. А брату сообщал, что у меня уже есть своя винтовка и я стреляю из нее сколько захочу, что не забыл о своем обещании и скоро пришлю ему патроны и порох. И еще приписал в конце, что, по-видимому, я здесь долго не задержусь: после соревнований меня обязательно заберут в дивизию, если не выше. Ждите теперь новый адрес, а потом уже напишете ответ.