Сны, рассказанные мальчику - [4]

Шрифт
Интервал

Ночь смотрит на тебя желтыми светофорными глазами, вот их тонкий пунктир по краю мокрого черного плаща, в складках его греются фонарным светом улицы, по которым ты идешь в порт, спускаясь все ниже по ступеням детских кварталов, где все прошлое окутано дымкой, похожей на ту, что здесь мешает тебе фотографировать, требуя домысливать, досматривать что-то там - в неуловленном фотослоем далеке. Ты идешь на запах порта, что находится по ту сторону реки, на том берегу ты не был ни разу, от этого река кажется еще более черной, странной, и ты представляешь ее себе с удивлением ужаса текущую в бесконечную даль, что, впрочем, заканчивается морем, все равно морем, только другим - холодным, несущим частые дожди, совсем другим морем. На этом берегу - луны молочного стекла фонарных шаров в сквере у проходной на какой-то завод, обманные цветы вечера в венце из жестяных листьев, крашенных тоскливой зеленью, расцветающие в теплые ночи лета, на этом берегу высятся корпуса морских буксиров, доков, потрепанных солью траулеров у плавмастерских, поблекшие под ветром брандвахты, катера на подводных крыльях, но, главное, чудный бег фонарей вдоль складок водяного шелка, игра бакенового света с бортовыми огнями и тусклыми монетками звезд на празднике электричества и воды, черной маслянистой воды, пахнущей сероводородом, днем в ней видны плавающие лохмотья цианофитовых колоний, грязная вода города.

Грусть - это от пятен на кнехтах, от причальных столбов, от щербатых рядов бревен, вколоченных в дно лет шестьдесят назад - останки деревянных причалов для парусных сейнеров, ловивших треску, речных барж, для всего, к чему воображение непременно прибавляет мятую капитанскую фуражку, крепкий табак, брань и неторопливость мужской сноровки. Большие железные строения, качающиеся на мелкой речной воде - в их цвете много от ржавчины, она обязательная часть палитры и излюбленный цвет, что делать, если железо ржавеет, а мир вокруг - из железа, все-таки железный век, значит, - век ржавчины, огромные здания: элеватор, пакгаузы, мастерские, построенные из кирпича, цвет которого за полсотни лет стал не иначе как венозным, и правда, цвета запекшейся крови, на стенах также потеки ржавчины, здесь, в порту, ко всему примешивается запах мокрого железа, и все же здесь торжествует бегство, остановленное землей, здесь ясно, как в серый день осени в неласковых краях ветра и воды, - здесь дом, здесь причал, остановка в долгом странствии в поисках лучших берегов, все равно здесь, и они знают это - те, кто спускаются по трапу, уходя в город, растворяясь в нем, унося с собой неизбежность возвращения в расставание, чтобы снова вернуться, и так было всегда, пока есть люди, плавающие по морям, те, что ни живы, ни мертвы. Но главное для твоих глаз, что сквозь них проникает в глубину тебя свет фонарей, цепи ограды, порванные там, где сорвалась в воду машина, скрипучий настил причала, запах, да, все-таки запах, его нельзя напомнить словами, он же способен вызвать из слепой глубины, где лежит прошедший перед рассеянным взглядом в рассеянном свете мир, из памяти прошлого - сотни слов, картинок, проплывающих тенями на заднике, в театре с единственным представлением во все сезоны - дождь и железо под дождем.

Обернись назад, где дом спрятался в кронах яблонь, там осколки черепицы лежат на земляной дорожке к дверям, к ним - бежать бегом, спасаясь, испугавшись рева вечернего поезда, проходящего под мостом. Это просто дизель, но как страшно! почему? до сих пор не знаю, не смогу объяснить тебе, мальчик. Смеюсь над собой, но не знаю почему. Правда. Где ты оказался? В собственном доме, большом и темном, тени в комнатах, двери занавешены шторами, на кухне урчит, наевшись огня, котелок, скоро тебя отправят спать в кабинет, где тени яблоневых ветвей всю ночь заклинают ночь, отгоняя сон, ты читаешь их танец на серой стене сумерек, полутьма от фонаря и звезды, что на самом деле - мачта в порту, пусть она останется звездой, мне так лучше. В книгах ночью - шорохи, это слова шепчутся со сверчком. Корешки их тускло блестят - все готово к бессоннице, коснуться руками ковра на стене, спрятать лицо в подушке, обдумывая удушье, вдыхая чистый запах льна, но спать на нем все равно неуютно, что же - придется. До утра. Я говорю тебе: спи, мальчик, ты здесь один, и деревья вовсе не хотят ворваться в наш дом, они привыкли молча смотреть в окна, не так уж им нужна наша с тобой жизнь, просто они любопытны, как все дикие звери, приходящие к человеческом огню. Спи.

VI

Была осень. Мне снилось, как он ходил в порт, и почему он не испугался идти в порт в темноте? он взрослый, он стоял над водой реки - такой черной, страшной, манящей водой, он смотрел на суда, он вспомнил, как мальчиком боялся шума вечернего дизеля, возвращавшегося с побережья, он взбежал наверх по лестнице, ступени ее выщерблены тысячами шагов, среди которых есть мои. Шажки, точнее, я был совсем маленький тогда. Теперь я намного старше, я почти взрослый, а иногда я чувствую себя старше настоящих взрослых, но это, наверное, я ошибаюсь. Можно ошибаться, когда чувствуешь? Им-то все можно, только они ничего не хотят, зачем нас отучают хотеть смотреть и видеть, это чтобы мы стали настоящими взрослыми? Я часами могу задавать вопросы некого спросить, на самом деле все, что я говорю, - это разговор с самим собой, с ума сойти, зато сегодня воскресенье, и спешить некуда. Поеду на рынок - посмотрю на рыбок. В прошлый раз я видел шпорцевых лягушек, но мне их не купить ни за что, где я возьму столько денег? Блин, если бы я был богатым, у меня было бы сто тысяч, нет, два миллиона, я бы купил себе дом в степи под горой, сделал бы специально комнату для аквариумов, и еще бы у меня была черепаха, ящерицы и большой террариум для жаб. Вот что, можно жаб посадить в пустой аквариум хоть сегодня вечером - наловить, когда они выберутся на охоту часов в десять, у них шкура как у десантников, буду кормить их тараканами, если не станут ничего есть - выпущу. Я читал, что они могут долго обходиться без пищи, ничего им не будет, даже если пару дней не поедят. Вот если бы они переловили всех комаров в комнате, класс, здесь столько комаров - уснуть невозможно, всю ночь пищат, гады. Да еще духота, второй месяц - ни одного дождя, листья на средиземноморских акациях в лесополосе стали совсем желтыми, стручки страшно чернеют среди обгоревшей листвы, жуть.


Рекомендуем почитать
Пролетариат

Дебютный роман Влада Ридоша посвящен будням и праздникам рабочих современной России. Автор внимательно, с любовью вглядывается в их бытовое и профессиональное поведение, демонстрирует глубокое знание их смеховой и разговорной культуры, с болью задумывается о перспективах рабочего движения в нашей стране. Книга содержит нецензурную брань.


Всё сложно

Роман Юлии Краковской поднимает самые актуальные темы сегодняшней общественной дискуссии – темы абьюза и манипуляции. Оказавшись в чужой стране, с новой семьей и на новой работе, героиня книги, кажется, может рассчитывать на поддержку самых близких людей – любимого мужа и лучшей подруги. Но именно эти люди начинают искать у нее слабые места… Содержит нецензурную брань.


Дом

Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.