Сны под снегом - [16]

Желаешь ли, Елизавета, взять в мужья раба Божьего Михаила?

Колоколами звенящая Москва, хоры, цветы, благополучия молодым, у Арбатских Ворот карета, новая дорога, новая жизнь, быстрей, быстрей, человек, быстрей!

Лизанька, небесное создание, позволь поцеловать твои сладкие ножки.

Я боюсь, Мишель, не подходите.

Ты любишь меня, Лизанька?

Люблю, Мишель, хотя ты такой смешной, такой смешной.

Сокровище мое единственное.

Совершенно не понимаю, что это мой строгий муж пишет и пишет.

Глупышка дорогая.

Так у нас скучно, пригласил бы ты хоть полицмейстера или председателя судебной палаты. Полицмейстерша играет на гитаре, очень милая женщина.

Ты в самом деле не понимаешь, что это мои враги?

Папочка тоже был вице-губернатором и не имел врагов.

Лиза, не заглядывай мне в карты, ты знаешь, что я этого не выношу.

Хахаха, Елизавета Аполлоновна, заботясь о сохранении красоты, питается только молодыми барашками, молодыми петушками, раз спросила в лавке молодую щуку, но приказчик сказал: мы у рыб метрики не спрашиваем.

Унковский, я запрещаю тебе издеваться над моей женой, запрещаю, слышишь!

Так скучно, возьму карты погадаю себе, откину пики и выйдет хорошо.

Кто это был, Лиза? я спрашиваю, кто это был?

Это бедный монах, собирает на постройку храма.

Лжешь, это слуга этого адвокатишки, этого жокея, этого мерзавца!

Павел Иванович не жокей, он ездит верхом для спорта.

Елизавета Аполлоновна, позвольте вам сообщить, что вы существо без чести и веры.

Мишель, не будь смешным.

Тургенев уговаривает, чтобы я устроил журфиксы для молодых литераторов; конечно, это было бы неплохо; но я устрою журфиксы для литераторов, а Лиза назовет разных гвардейцев и что из этого получится?

Ты бы мог быть полюбезнее с гостями, не так уж ты болен.

Где мое лекарство?

Ой, я забыла послать человека.

Изваяние, мраморное изваяние, каменное сердце, не позаботится о больном муже.

Ах, оставь, Мишель, ну, позабыла, ну, завтра куплю.

Нет, нет, ты не забыла, это ты нарочно, проклятая змея!

Хоть бы ты уж поскорей умер!

Лизанька, остановись! Еще не сейчас, возьмем все назад, еще не будем так обращаться друг с другом, мы еще любим, мы еще молоды, счастливы, это только Тверь.

Это только Тверь.

25

Кончайте же, наконец, господа, фыркнул раздраженный монарх.

Председатель редакционной комиссии, граф Панин (акула из акул) доложил, что конец.

Царь подписал и в полицейских участках приготовили розги на случай радостных беспорядков.

19 февраля 1861 года, та историческая дата, с которой.

Но беспорядков, грустных или радостных, пока вовсе.

Comme votre peuple est apathique — удивлены иностранцы.

Крестьянин не знал, что свобода.

А когда узнал, не поверил, что это та, настоящая.

Ненастоящую подбрасывают ему помещики, а настоящую спрятали под сукно.

Царь добрый, в его манифесте свобода немедленно, и с землей.

А в помещичьей — с огрызком земли, и не сразу, а после выкупа, а пока — на барщину ходить, оброк платить, только что с ягод и кур необязательно.

Отдайте настоящую свободу, царя нашего, батюшки.

Батальоны.

Я покажу тебе, хам, настоящую.

В Кандеевке убитых восемь и раненых двадцать семь.

В Бездне девяносто один остались лежать на месте.

Александр II, Освободитель, лично соблаговолил телеграфировать: главаря Петрова военно-полевым судом и привести в исполнение немедленно.

За царя, за свободу, кричит, падая, Петров.

Милостивый государь, Николай Гаврилович, у нас в Твери крестьянский вопрос принимает оборот довольно неважный.

В губернском правлении ни о чем не говорят, как только об экзекуциях. Пока я съездил в Ярославль и вернулся, дважды вызывали войска. Крестьяне и слышать не хотят об отрабатывании барщины, а помещики, вместо того чтобы подчиниться духу времени, кричат караул. Я со своей стороны стараюсь объяснить, что штыки здесь мало помогут, но безуспешно. Я вручил протест губернатору, за что ожидаю, что в ближайшие дни с треском вылечу.

Та историческая дата, с которой.

Руки опускаются.

Лишь честные люди нужны.

Верный слуга Вашего Императорского Величества.

Связанные, сломанные, урезанные.

Без рук, головой об стену.

И, хоть годами мучимый бессилием литературы, лишь теперь, в Рязани и Твери, узнаю подлинное бессилие: словно бы и реальной деятельности, но ведь мнимой, невозможной, без труда разрушаемой действительностью, исправление которой ставила себе целью.

Бессилие литературы хотя бы след оставляет; хоть надежду, что когда-нибудь отзовется эхом, может быть уже не бессильным.

Бессилие действия, будто ходишь по трясине: сам в булькающей утонешь, или, если выберешься на сухое место, черная сомкнется там, куда ты ступал мгновение назад, ни следа уже, ни воспоминания.

Вечерами снова пишу.

Из соседней комнаты, сквозь приоткрытую дверь, слышно дыхание Лизы, спокойное и ровное.

Дыхание того, что я пишу, прерывисто, хрипло и неспокойно.

Заглавие я придумал уже давно: Книга умирающих.

Но живут умирающие, желтые зубы скалят и кусают.

Прошлые времена, которые я столь торжественно хоронил в очерках о Крутогорске, лукаво выглядывают из-под могильной плиты.

Милостивый государь, Николай Гаврилович, смерть Добролюбова потрясла меня, хотя после нашей последней петербургской встречи я ожидал этого печального известия. Да, жить трудно, почти невозможно. Видно бывают такие эпохи. Мой рассказ взбудоражил все тверское общество и возбудил беспримерную в летописях Глупова ненависть к пишущему.