Сны памяти - [26]

Тем временем, обнаруживались приметы более серьезной подготовки к близкой войне, чем конструирование игрушечных самолетов с резиновыми моторчиками или ползание на пузе. Неожиданно, во всяком случае, для меня, всех учеников моей школы № 1 перевели из нашего здания в другое помещение, где уже располагалась школа, армянская, работавшая в две смены. Моя школа стала работать там же, в третью смену. Зачем? почему? а в нашей что будет? Поползли слухи, что в школе № 1 будет расположен военный госпиталь, и пока ее к этому готовят: надо ведь классы переоборудовать в палаты для раненых, в большом зале будет размещаться хирургическое отделение. Действительно, началось перестраивание школы. А мы стали бегать в третью смену за несколько кварталов от нашей школы. Ужасно интересно! Какие раненые? Откуда они возьмутся в Харькове, глубоко тыловом городе, вдали от любых возможных театров военных действий — что от Халхин-Гола, что от панской Польши? Может, и нас допустят к уходу за ранеными героями?

Конечно, ни наша школа, слегка перестроенная, продезинфицированная, ни мы, романтичные патриотки, со значками БГТО, думаю, как и большинство взрослых сограждан-харьковчан никаких раненых тогда так и не увидели. Откуда пришла информация, что началась война с Финляндией, — из газет ли или из черных радиорупоров, висевших в каждой квартире, я твердо не помню, как объясняли гражданам причины этой войны, кто ее начал, СССР ли или Финляндия. Помню только, что финнов называли сразу же не иначе, как «белофинны» — приставка «бело» свидетельствовала о том, что их надо трактовать как агрессоров: по аналогии с «белогвардейцами», которые, как известно, с начала «той единственной гражданской», когда империалисты с «шестнадцати разных сторон» пытались задушить молодую советскую республику, но их попытка, к счастью, не удалась. Стало быть, и белофиннов ждет скорый сокрушительный разгром. Не поможет им ни «Линия Маннергейма», созданная ими специально для нападения на близкий Ленинград, колыбель революции. Не поможет ни коварство, ни военные хитрости — они ведь специально напяливали белые маскхалаты, чтобы неприметно по снегу подкрасться на лыжах к красноармейцам, ни снайперы, прятавшиеся на деревьях, и оттуда подбивавшие наших героев-бойцов. — Здесь я коротко пересказываю содержание тоненьких книжиц для детей, которыми я — и не только я, а вся моя детская компания — зачитывалась. Мы, конечно, были убеждены, что хитрые, коварные, подлые агрессоры — белофинны будут разгромлены, но чего же для этого пока не хватает? Что касается лично меня, я считала, что не хватает моего собственного участия — я ведь могла бы быть не только разведчицей (как моя ровесница из очередной брошюры-агитки), но и метко стрелять научилась бы, хотя пока не приходилось попробовать, и на лыжах могу проехать метров двадцать, примерно таких размеров была лыжня в нашем дворе. Любимой моей песней в эту пору была песня из фильма «Остров сокровищ», что ли? — «Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его»…. «Если ранили друга, сумеет подруга врагам отомстить за него!»

Однако ж среди всех этих бредней меня иногда посещали здравые вопросы: почему это могучая Красная Армия так долго чикается с крохотной Финляндией, которую и на географической карте едва разглядишь? Почему было не сшить белые маскхалаты для наших красноармейцев? А что, на лыжах бегать никто у нас не умеет, что ли?

Впрочем, на эти зловредные вопросы, которые у меня хватило ума не задавать взрослым, я самостоятельно нашла простенький ответ. Понятно, белофинны-то готовились нанести удар, а мы ведь мирные люди, зачем нам лыжи, если мы ни на кого нападать не собирались.

Закончилась кампания как-то незаметно для меня. Насколько я помню, ее считали победоносной для СССР — ведь «белофинны» были вынуждены подписать мир на наших условиях, отдать Карелию, из которой образовалась еще одна советская республика, Карело-Финская ССР. Значит, мы таки победили!

В 1959 году я поехала в Ленинград на лингвистическую конференцию. Поехала самочинно, без доклада, просто так, мне очень хотелось хоть увидеть, хоть послушать доклады лингвистов, чьи работы я читала. Ни одного человека из участников конференции я не знала, Ленинград тоже увидела впервые в жизни. И вот однажды на доске объявлений в ЛГУ прочитала примерно такое объявление: кто хочет пойти в поход на Черную Речку — записывайтесь на этом листе — фамилия, размер обуви. Я записалась так, как было указано. И в объявленный день и час отправилась на сборный пункт, по-прежнему не зная ни души и не предполагая, что наступил поворотный момент моей жизни. В углу, где толпились походники, рыжий малый в брезентовой куртке раздавал желающим походные башмаки: участницы-то приехали на конференцию — кто в туфельках, кто вообще в лакировках — в обуви, непригодной для походов. И рыжий, это был Игорь Мельчук, его имя мне встречалось в лингвистических журналах, на конференции он уже читал доклад, вот в том, в чем был сейчас, в брезентовой куртке. Он повел нас на Черную речку, по ходу дела рассказывая о том, о сем — о дуэли Пушкина… «А вот здесь, — говорит он, — проходила знаменитая „Линия Маннергейма“, откуда белофинны собирались брать Ленинград»… — и понес всю ту ахинею (надо сказать, что Мельчук — в точности мой ровесник, стало быть, прошел такую же идеологическую обработку, как и я), с которой я распростилась к своим 19 годам. Мы с ним маленько поспорили. Не помню, кто в этом споре одержал верх, да это, по-моему, теперь и неважно. Этому же походу я обязана одним из ценнейших достижений моей жизни — знакомством, а потом и дружбой с Симой Никитиной, мне кажется, мы ней сошлись по душевному родству. Об этом я, может быть, более подробно расскажу в другом месте.