Сны Михаила Булгакова - [4]

Где же милосердный Бог?!

Подобные вопросы возникали не однажды в ХIХ веке. А двадцатый весь прошёл под знаком ницшеанского приговора «Бог умер».

Булгаковские сны пришлись на самое начало века, попали в самую гущу безбожных кошмаров, выдержали их — и ушли в бессмертие.

Булгаков, как и герой его романа, во время одного из своих ночных кошмаров сжёг часть «Мастера и Маргариты». «Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен, мне страшно». Могучий дух справился с унынием, восстановил утраченную часть романа, подтвердив своим гением справедливость слов: «Рукописи не горят!» Но сколько же страшной усталости принесли эти несгораемые рукописи Мастеру!

«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летал над этой землёй, неся на себе непосильный груз, тот знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, её болотца и реки, он отдаётся с лёгким сердцем в руки смерти, что только она одна успокоит его».

Изнемогший победитель, он умер с лёгким сердцем, после мучительного припадка, погрузившего его в долгий сон. Ритмичное спокойное дыхание Мастера постепенно слабело. Наконец лёгкая судорога прошлась по его лицу, и вырвавшаяся на волю душа отправилась в последний полёт над землёй.

«Он не заслужил света, он заслужил покой».

<><><><><> <>

Он умер 10 марта 1940 года. Сталин воспринял смерть писателя, можно даже сказать, как личную потерю человека, за деятельностью которого пристально следил («Белую гвардию», по ряду свидетельств, смотрел во МХАТе много раз). В квартире покойного раздался телефонный звонок: «Звонят из секретариата товарища Сталина, это правда, что умер Булгаков?» — «Правда», — ответила Е.С.Шиловская. Спустя пять дней Елена Сергеевна получила от Александра Фадеева, встречавшегося с больным Булгаковым накануне смерти, письмо.

«Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный, очень умный, с ним, даже тяжело больным, было интересно разговаривать, как редко бывает с кем. И люди политики (читай Сталин. — Ю.К.), и люди литературы знают, что он человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что путь его был искренен, органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не всё видел так, как оно было на самом деле, то в этом нет ничего удивительного, хуже было бы, если бы он фальшивил».

Эти слова принадлежат одному из самых больших литературных «генералов» советской словесности. Всё понимал, но ничем не помог. И не мог помочь он, видевший в сороковом «всё так, как надо». А когда позже увидел тоже всё «не так, как надо», не смог удержать себя в жизни.

О, блаженство — даже самому страшному времени говорить в глаза только правду! И никогда не изменять ей.

Пустота, шуньята, покой, нирвана — это в буддийской метафизике гавань всех человеческих устремлений. Гавань блаженства. Оттого истинные творцы выше всех наслаждений жизни ценят наслаждение творчества. Но им мало одной такой гавани, они, мятежные, ищут покой в буре. Почему? Потому что нирвана (безветрие) предполагает вторую свою грань — бурю. Без неё человек слабеет. Лучше всего это понимал и выразил Пушкин: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Булгаков наглотался страданий слишком много и запросил покоя.

Но покой для творца — тоже работа, другая её форма…

Когда все пути для творческой самореализации были ему перекрыты, Художественный театр предложил инсценировать «Мёртвые души». Перечитав роман, Булгаков сказал, что инсценировать Гоголя невозможно, нужна самостоятельная пьеса. Пьеса так пьеса, согласились в театре. Он написал её, ввёл главное действующее лицо — самого Гоголя, вложил в его уста слова из других гоголевских сочинений и, конечно, вдохнул в пьесу самого себя — весёлого, страдающего, грустно смеющегося Булгакова. Но как это сделал? Исследователи булгаковской пьесы не обнаружили в ней ни одной не то что собственной его фразы, но даже ни одного негоголевского слова. Всё только Гоголь. Унисон, достойный двух гениев.

Она и теперь идёт, эта пьеса, — булгаковский завет театру, как нужно работать с классикой.

Сегодня на Гоголе кто только не самовыражается. Какой-нибудь сверхмодный режиссёр непременно введёт в сцену ухаживаний Хлестакова за Марьей Андреевной и Марьей Антоновной «сексуальные» эпизоды. Иначе какой он сокрушитель старой морали! А главное — ведь не предоставит нынешний театр свои подмостки, не заплатит денег без подобного сокрушительства.

Михаил Афанасьевич никогда ни в чём не следовал не только вкусам властей, но и вкусам толпы. Творчество для него было священнодействием, говоря словами его современника Бориса Пастернака, чудотворством. Анна Ахматова, написавшая в 1940 году стихотворение на смерть Булгакова, определила его творческую бескомпромиссность как «великолепное презренье». Но стоило ему это качество великих страданий.

Тем не менее нет ничего пошлее, чем изображать Михаила Булгакова мучеником и страдальцем. Как несовместимы гений и злодейство, так же невозможен гений, испытывающий непрерывные фрустрации. Жизнь Булгакова многоцветна. Всё, чем только может одарить она человека, он получил за свои неполные пятьдесят лет пребывания на Земле. Были слава и замалчивание, деньги и безденежье, много друзей, ещё больше врагов, сладость творчества и травля критиков, ненависть властей и любовь женщин. И Божественная кульминация, апофеоз его жизни, его предсмертный экстаз — прежде чем умереть, он сумел поставить точку в бессмертном романе.