Сны и страхи - [9]
ОТЕЦ. Но Энгр умер.
МИЛЛСТОУН. Я в курсе! Она тоже. Энгр разбудил в ней живописный талант, и она сама стала рисовать; Энгр из ревности уничтожал ее этюды, при этом продолжал пользоваться ею как натурщицей, и не только, она пыталась отравиться кислотой, что вы хотите, Вторая империя! Она превосходно говорит по-французски и рисует…
ОТЕЦ. Да, да! Шервуд тоже рисует!
МИЛЛСТОУН. Но она рисует лучше, чем Шервуд. Скажу больше — по-французски она тоже говорит гораздо лучше. Шервуд понятия не имеет о тех вещах, которые для нее повседневность. И она… она знает про Энгра такое, о чем Шервуд не мог знать по определению. Мари Дебаж, пожалуй, самая интересная собеседница из тех, кто населяет Шервуда, с ней может сравниться только граф Головин.
ОТЕЦ. К-куда?
МИЛЛСТОУН. Го-ло-вин, русский граф, вегетарианец, государственник. Требует закрыть университеты, изгнать жидов и поляков, запретить женщинам образование. Скончался в 1878 году от апоплексического удара, узнав об оправдательном приговоре Вере Засулич.
ОТЕЦ. К-кого?
МИЛЛСТОУН. Вам это не нужно. Петербург скал террористка, стрелявшая в градоначальника. Присяжные ее оправдали, и Головин потерял сознание прямо за завтраком. Кха, кха, и нет государственника. Зато борец за права белой расы датчанин Кристиан Зельд жив и прекрасно себя чувствует, хотя в Дании нет никакого Кристиана Зельда, мы навели справки. Однако он убежден, что проживает в Копенгагене, свободно ориентируется в городе и знает все клубы, где собираются его единомышленники. Он уверен, что христианская Европа теряет свою идентичность. Он требует, чтобы наша медсестра Айша Стренд, пакистанка, не прикасалась к нему.
ОТЕЦ. Он тоже моет ноги?
МИЛЛСТОУН. Зачем ему мыть ноги, он и так всегда чист. Белая раса. Честно говоря, отвратительный тип. Хуже Головина. А вот Чжан Ван Дуй — очень славный малый, с ним я люблю побеседовать, когда выдастся минутка. Это китайский писатель, автор пьесы «Ошибка Фуй Жуя». Во время культурной революции его лишили должности в университете, заставили каяться и сослали на сельхозработы. К сожалению, он не дожил до реабилитации и теперь со всем соглашается.
ОТЕЦ. Он говорит по-китайски?!
МИЛЛСТОУН. В том-то и дело, что нет. Это единственная загвоздка. Но он утверждает, что забыл китайский язык ровно с того момента, как ему запретили говорить и писать на нем. Он принял тогда обет молчания, чтобы ни в чем больше не расходиться с линией председателя Мао. Первое время он вообще не разговаривал, только кланялся и потирал шею. Дело в том, что его привязали к дереву и посыпали шею раскаленным песком — ну знаете, все эти китайские крайности… Но на сельских работах ему даже понравилось. Он любит трудиться в больничном саду. Сейчас он освоил английский — разумеется, в пределах начальной школы, но я его развиваю, пока не вмешивается Зельд. Зельд кричит, что незачем тратить время на желтую сволочь.
ОТЕЦ. Господи, но ведь в Шервуде никогда не было, близко не было ничего подобного…
МИЛЛСТОУН. Ну вы же знаете это multiple disorder. Билли Миллиган тоже был человек как человек, пока в нем вдруг не оказалось двадцать пять разных личностей, одна из которых ограбила аптеку, а другая совершила три изнасилования. Между прочим, насиловала как раз лесбиянка. Ей хотелось объятий.
ОТЕЦ. Простите, доктор Миллстоун…
МИЛЛСТОУН. Чарльз, Чарльз. Мы ведь теперь оба как бы родители… всех этих разновозрастных деток…
ОТЕЦ. Чарльз, я ни на секунду не сомневаюсь в вашей компетенции. Но ведь в случае Миллигана… и еще этой…
МИЛЛСТОУН. Ширли Алдерз Мейсон.
ОТЕЦ. Да, да! Я читал. Там, во-первых, ничего окончательно не доказано…
МИЛЛСТОУН. Фрэнк. Поверьте мне. Я изучал этот случай очень вдумчиво. Этот и дюжину других. Можно имитировать самые разные расстройства, но множественная личность — это множественная личность. Я мог бы вам прочесть небольшую лекцию, но зачем? В самых общих чертах: мы не знаем, что запускает эту… эту патологию. Вероятно, в каждом из нас изначально живет не одна личность, но мы понятия о них не имеем; или кто-то один — некий Чарльз Миллстоун — так блокирует всех, что они и голоса не подают.
ОТЕЦ, Погодите. У меня в детстве тоже были вымышленные друзья. Я допускаю, что у Шервуда… есть некоторые особенности развития. Он одинок, он не интересуется спортом, он много читает. И я, знаете, в школе… вместо одноклассников… я выдумывал себе целую команду, у них были биографии, и клянусь, иногда в драке я звал на помощь самого сильного, и он как бы заполнял меня изнутри…
МИЛЛСТОУН. Вымышленные друзья — это совсем иное. Ваши вымышленные друзья не знали испанского. Они не изучали русское государственное право. Они понятия не имели о китайских зерновых культурах. И наконец — в случае Миллигана тоже были очень серьезные сомнения. Было доказано, что он начал вытеснять воспоминания после того, как его изнасиловал отчим…
ОТЕЦ. Чарльз, я клянусь вам жизнью сына…
МИЛЛСТОУН. Да ну что вы, в самом деле! В том-то и дело, что у Шервуда в детстве я не вижу никакой травмы. Ну просто… видите ли… есть целая ассоциация христиан-психологов, для которых все просто: они считают, что это подселяются разные бесхозные души. Не нашли упокоения и вот стучатся. Есть другие объяснения — что актуализуется генетическая память. Во многих странах — в Аргентине, в Китае, в России — в такое вообще не верят… То есть там, конечно, Миллигана никто бы не выпустил.
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.