Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!) - [3]

«Скажите, Анна Павловна, — обратился к моей бабушке уже за столом среди всеобщего смеха темноволосый курчавый противник отца, — а я слышал, что все помещики — юдофобы. Как же так? Вы ведь помещики?»

«Без поместий не помещики, а просто дворяне, но я-то прежде всего инженер-путеец и приват-доцент!» — громогласно заявил вошедший в столовую дед. И представился молодому человеку, как «отец этого скаженного хулигана, тайный советник, инженер в отставке и член народнической партии». (фото1 Бабушка и дед.1806 г. Ростов/Дон.)

Он посетовал, что сын его, хоть тому уже стукнуло тридцать, ничего в политике не понимает и понимать не хочет, а потому черт и занёс его к этому «толстяку Антону». Так дед именовал Деникина, которого лично не знал, но много о нём слышал, в основном, смешного, от своего кузена генерала Севостьянова. «Повоевать, видите ли, Павке не терпелось — с немцами-то он вовсе не воевал, всю мировую войну рисовал и рисовал себе в Москве, да какие-то там «синема» делал, а тут вдруг с чего-то на гражданскую полез добровольцем…»

На это Борис пробормотал, пытаясь оправдать обоих, что вот и он — доброволец, а когда война закончится…

Дед заметил, что, во-первых, эту железную дорогу он строил «не для того, чтоб такие хулиганы, как вы оба, катались по ней, да стреляли друг в друга», а во-вторых, что он, Борис, волен поступать, как ему нравится, но для Павла война уж точно закончилась. В подтверждение своих слов он подошел к сыну и снял с него кобуру. Сын не возражал.

Борис, посмотрев на револьвер, удивлённо спросил Павла, что ему, собственно, помешало пустить в ход этот револьвер там, среди белья. И получил в ответ, что раз он, Борис, никак не мог в хаосе белья и веревок пустить в ход свою громоздкую винтовку, то какая же тут дуэль? Хоть бы и американская? («Помнишь, в начале романа «Из пушки на Луну»?»)… Услышав о Жюле Верне, комиссар без колебаний сменил тему, и оба героя бельевой войны, перебивая друг друга, разговорились о романах этого любимого ими автора и о будущем…

А Марию бабушка послала во двор принести борино ружьё, потому что он очень беспокоился, что за потерю по головке не погладят.

Потом молодой комиссар очень насмешил старших, выказав нешуточную убежденность в том, что лет через пять люди вообще перестанут умирать, поскольку революционная наука изобретёт… ну и так далее. Это была, как лет тридцать спустя, охарактеризовала мне всё это тетка Мария, «смесь марксизма с фёдоровщиной понаслышке, да ещё в стиле Жюль Верна»

Через день Борис пришел в гости и рассказал, что его начальство очень одобрило «знакомство с этим семейством». Командир полка, в котором Боря был комиссаром, оказался ростовчанином, да ещё и паровозным инженером. Несколько лет назад, будучи студентом Ростовского Института Путей Сообщения, он слушал лекции моего деда, сдавал ему экзамены и знал о том, что местные эсдеки (социал-демократы на тогдашнем жаргоне), как большевики, так и меньшевики очень уважают известного в городе народника.

Комиссар Боря Браун, сын одного из киевских раввинов, был младше корнета Павы Бетаки на три года. После ешибота он закончил два курса консерватории по классу скрипки, был неплохо начитан и очень заинтересовался, когда мой отец стал рассказывать ему всякое разное про кинематограф, в котором сам он в Москве перед гражданской войной делал первые шаги в качестве художника-постановщика.

Это новое искусство именовалось тогда «Великий немой». И никто еще не знал, что «немой» останется немым ненадолго.

Великий Немой заговорил в самом конце двадцатых. Я, во всяком случае, рос уже в эпоху звукового кино. Кстати, когда кинематограф перестал быть немым, обе мои тётки, игравшие в немых лентах, ушли из профессии, как и многие другие актёры. Было это уже где-то в самом начале тридцатых годов, и тетка Мария, которой было тогда лет сорок, да и тетка Лида, на двенадцать лет младше её, с тех пор больше никогда не работали ни в кино, ни в театре.

Так или иначе, молодые люди подружились, и через несколько лет Борис Браун стал одним из первых операторов на открытой в 1924 году кинофабрике «Межрабпом-Русь». Потом оба они работали на «Ленфильме», называвшемся с 1926 по 1930 год «Совкино».

Я помню дядю Бориса, примерно, года с 35-ого, с моих пяти лет, а точнее — с того дня, как он играл с отцом на биллиарде в ленинградском Доме кино. Целясь в какой-то неудобный шар, он заехал задним концом кия мне по лбу. «А не болтайся под ногами, так тебе и надо — буркнул отец в ответ на мой рёв, — иди вниз к маме»

С тех пор, приходя к нам, дядя Боря всегда спрашивал, хорошо ли я себя веду, а то «Кий ждёт»…

Тогда же на каком-то из детских утренников на «Ленфильме» я видел не один уже тогда «старый», фильм, где вначале значилось: «Оператор Б….Браун (отчества не помню), художник-постановщик П. В. Бетаки», — как сообщали белые, дрожащие среди «снежинок» на экране, буквы в титрах этих ещё немых картин, чаще всего комедий.

Так и работали они чаще всего в одной съёмочной группе, и оба погибли во время блокады Ленинграда.

2. «ЧЕЛОВЕК ЛОСКУТНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ» (1770–1937)