Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера - [24]

Не знаю, заметили ли они, что я стал холоднее австрийского лыжного склона во время первого прослушивания изумительной увертюры. Восхитительная модуляция в конце песни «My Favorite Things» стала одним из самых узнаваемых и гениальных произведений Ричарда Роджерса. И она была новой! До этого Роджерс почти пять лет не менял ее. «Something Good» вобрала в себя все лучшее, что было у Роджерса: тритон, как в его «Bali Hai»[8], полутон с ударением на слово «Hai». Я так же живо помню первое прослушивание этой мелодии, как знакомство с альбомом «Sgt. Pepper».

ВРЕМЯ НЕИЗБЕЖНО ПРИБЛИЖАЛОСЬ К ОКТЯБРЮ и моему первому семестру в Оксфорде. Но мои переживания по поводу этой устрашающей перспективы были забыты на фоне очередной маминой домашней драмы. На этот раз она ворвалась ко мне в комнату в четыре часа утра со словами, что с Джоном Лиллом случилось нечто ужасное, и что она чувствует его боль. Позже выяснилось, что он упал со своего мопеда. Возможно, что-то было в маминых разговорах о ее телепатических способностях или, боже упаси, Джон позвонил ей после аварии, а я этого не слышал, потому что спал. Я склонен верить первой версии, потому что мама была богата на ментальные связи. У этого оригинального происшествия было два последствия: я решил, что мне срочно пора покинуть Харрингтон-роуд, а Оксфорд – достаточно неплохой выход; моя мама решила, что Джону Лиллу необходимо переселиться на Харрингтон-роуд, потому что жизнь в Лейтоне подвергает его слишком многим опасностям.

Впрочем, именно Джон одним холодным октябрьским вечером отвез меня в Оксфорд, чтобы я начал свой первый семестр в Колледже Магдалины. Это было одно из тех путешествий, когда хочется, чтобы расстояние между деревнями было чуть больше. Мне сказали, что разумнее всего будет приехать пораньше и заранее узнать, есть ли свободная комната в «Новом Здании». Мне повезло. Однако я был не готов к тому, что меня ожидало. После Харрингтон-роуд моя комната была не просто комнатой. Сейчас ее можно было бы описать как президентский люкс в загородной гостинице: несколько потрепанная, но, как вы уже поняли, я никогда не говорил «нет» увядшему величию.

Новое Здание было построено в 1733 году и, несмотря на то что я был поклонником викторианской готики, у меня не было предубеждений перед массивной, обшитой панелями, гостиной, спальней, кухней и ванной, окна которых выходили на знаменитый луг – дом оленей и Snake’s-head Fritillary[9] (редкого цветка, не хеви-метал группы). Только один минус. Там было достаточно холодно. И не было фортепиано.

За несколько недель до того, как отправиться в колледж, я обсуждал с Десмондом идею поставить наше шоу с одним из Драматических обществ Оксфорда. OUDS (Oxford University Dramatic Society) было основным. Еще существовала the Experimental Theatre Company или ETC. Для семнадцатилетнего первокурсника это была чрезвычайно самонадеянная мысль. Оба общества были хорошо известны в театральных кругах и часто гастролировали за пределами Оксфорда, иногда даже выступали за границей. Десмонд был достаточно сведущим в таких вопросах, но он не осадил мой пыл. Так что я арендовал дребезжащее пианино, тем более, никто в колледже не высказался против. И написал президентам этих двух драматических обществ. Письма, как я помню, получились довольно подобострастными, но с легким намеком на то, что я – будущая легенда Вест-Энда, и им лучше встретиться со мной, пока еще есть такая возможность.

Госпожа удача не замедлила улыбнуться мне уже во время первого ланча в готическом зале Магдалины. Я совершенно случайно сел рядом с первокурсником юридического факультета по имени Дэвид Маркс. Он стремился стать актером. И, как оказалось, обладал незаурядным талантом. После того как он получил все оксфордские театральные награды, он стал президентом OUDS. Меньше, чем через год после нашего знакомства, он дебютировал в роли Розенкранца в первой постановке «Розенкранц и Гильденштерн мертвы» Тома Стоппарда на фестивале Edinburgh Fringe. Однако Дэвид так и не стал профессиональным актером, он выбрал карьеру судебного адвоката, признавшись, что актерство показалось ему слишком монотонным занятием. Также он был человеком, который согласился первым сыграть роль доктора Томаса Джона Барнардо.

Очень скоро я познакомился с руководящими студентами. OUDS было под управлением Боба, теперь сэра Боба Скотта, которому суждено было стать манчестерским повелителем искусств и спорта. Дэвид Вуд возглавлял ETC. Он был успешным актером, писателем и автором песен и именно его ETC казалась наиболее подходящим домом для «Таких, как мы». Мы несколько раз встречались и даже обсуждали, что, поскольку Вуд неплохо поет, он может занять место Дэвида Маркса и сыграть доктора Барнардо. Мы решили, что мюзикл можно показать в Оксфордском театре после летнего семестра 1966 года. Была, однако, небольшая загвоздка. У нас все еще не было сценария. Так как это был проект Десмонда, я не мог предложить ему бросить его звездного романиста Лесли Томаса ради какого-нибудь начинающего оксфордского драматурга.

В общем, «Такие, как мы» был в несколько ином виде, чем гремевшая тогда по всему Оксфорду пьеса. «When Did You Last See My Mother?» была написана студентом второго курса и срежиссирована OUDS, постановка в Лондоне не заставила долго ждать. Автор пьесы стал самым юным драматургом, чья пьеса появилась на сцене Вест-Энда. Его звали Кристофер Хэмптон, он учился в той же школе, что и Тим Райс. И, поговаривали, его работа была отголоском гомосексуального насилия в Лансинг-Колледже. Я никогда не обсуждал эту тему с сэром Тимом, потому что, думаю, едва ли он мог рассказать что-то новое.