Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера - [14]

В другой раз Джон рассказал мне, что, когда он впервые исполнял музыкальную поэму Филипа Гласса, он нечаянно перевернул сразу две страницы. После выступления Гласс поздравил его с потрясающей интерпретацией.

Короче говоря, со временем я очень полюбил Джона. Оглядываясь назад, я понимаю, что проблема была не в нем. Проблема была в маминой одержимости им.

Я не вправе говорить за отца, но я подозреваю, что он испытывал нечто подобное. Тем летом 1962 года все это, должно быть, переполнило чашу его терпения. И ко всеобщему удивлению он заявил, что собирается поехать к Ви с Джорджем в Италию. Отец никогда не был за границей. А у мамы не было никакого желания составить ему компанию. Так что было решено, что он проведет неделю у моих тетей с дядей, а я присоединюсь к нему несколькими днями позже.

Мое первое впечатление об аэропорте Лазурного берега в Ницце – мой отец, лавирующий по залу ожидания. Его речь была невнятной, бледная кожа шелушилась, и он истерически хихикал над женскими попками. Очевидно, что солнце и местные напитки произвели на него неизгладимое впечатление. Мое первое воспоминание об Английском променаде – настойчивость, с которой отец звал меня туда. В те дни бикини были не самой распространенной одеждой для прогулок среди сырых туманов Британии.

Вскоре мы проносились мимо шикарных вилл на Бас-Корнише и Кап-Ферра, мимо тогда еще малоэтажного Монако, через французскую границу, чтобы попасть в мир запахов и цветов, актеров и вина, пармезана и оливкового масла, известного кинорежиссера Дэвида Нивена и его бассейна, который был построен в метрах, а не в футах, как нужно было, художников и их любовников, которые всегда были одними и тем же людьми, но каждый раз в новых комбинациях, тетушкиного лазурного пианино и увитой растениями террасы с фиолетовыми бугенвиллеями с видом на темно-синее Средиземное море, сказочного рыбного ресторанчика, где Уинстон Черчилль праздновал капитуляцию Германии… Я могу бесконечно перечислять вещи, населявшие исчезнувший мир, который полностью захватил мою жизнь.

С ТОГО МОМЕНТА ВИЛЛА ТЕТУШКИ ВИ СТАЛА МОИМ ВТОРЫМ ДОМОМ. И неудивительно, что прибытие на Вестминстерский борт серым осенним утром было шоком для меня. Хуже того, из-за того, что мальчики в моем новом месте обучения были объединены в группы по возрасту, я потерял свое преимущество. Я провел в школе два года, столько же, сколько ученики, которых определили в старшую группу. Я протестовал до последнего. Это казалось ужасно несправедливо. Но через несколько недель разочарование забылось. В октябре 1962 года произошел Карибский кризис. Несколько ночей подряд мы смотрели в окно нашей спальни на здание Парламента и гадали, последний ли это раз, когда мы видим его. Среди нас не было ни одного, кто все эти тринадцать ночей не мечтал бы оказаться в объятиях родителей. Единственным утешением было то, что расположение Вестминстера означало бы наш быстрый конец.

Мое понижение – определение меня в младшую группу – вызвало большие проблемы с репетициями. Первый кризис был вызван репетициями рождественского представления в моей старой школе. Оно уже превратилось в мюзикл под названием «Socrates Swings», и дуэту Робина Бэрроу и Ллойда Уэббера было ради чего жить. Только потому, что я поменял учебное заведение, я не мог бросить свое прошлое. Проблема была в том, что репетиции обычно проходили после отбоя младших мальчиков, а я снова был среди них. Робин, сам будучи старостой, договорился со старостой в моем общежитии, и тот неохотно согласился отпускать меня после отбоя. Впрочем, он заставил меня заплатить за эту привилегию, избивая меня за то, чего я не делал.

В общем, я аккомпанировал нашему «Socrates Swings», сидя на высоченной подушке. Мама и папа были тогда на представлении, и, я думаю, тогда-то они наконец поняли, что я не собирался быть образцовым ученым-историком.

За пару недель до первого показа «Socrates Swings» в Вестминстерском аббатстве состоялась лондонская премьера «Военного реквиема» Бенджамина Бриттена. Несколько королевских стипендиатов были выбраны на роли капельдинеров. И одним из них был я. Это был настолько туманный вечер, что даже в Аббатстве невозможно было увидеть ничего дальше вытянутой руки. Чудом музыканты видели дирижера. Еще большим чудом было то, что зрители добрались до Аббатства, продемонстрировав, как лондонцы были приспособлены к густому туману до введения дней контроля над загрязнением воздуха.

Концерт произвел на меня неизгладимое впечатление. «Военный реквием» – это соединение захватывающей дух театральности, военной лирики Уилфрида Оуэна и католической заупокойной мессы. Традиционно оркестровки Бриттена – это высший пилотаж, но в наибольшей степени именно эта, поскольку здесь он использует три элемента: большой симфонический оркестр, камерный оркестр и позитив (орган с особым звучанием, который часто задействовали композиторы раннего Барокко, как, например, Пёрселл) для аккомпанирования нежному хору мальчиков. Именно этот концерт привел меня к операм Бриттена: «Питеру Граймсу» и «Повороту винта». То, как Бриттен использовал всего лишь один удар по малому барабану, чтобы воспроизвести звук буксира в «Смерти в Венеции», – олицетворяет гениальность в своем естестве.