Снежный пожар - [10]

Я вздохнула с облегчением, когда увидела, как ее глаза наполняются слезами, и почувствовала ответное сжатие ее пальцев. Слишком мало я ее знала, чтобы обнять. Я не смела вторгаться в ее внутренний мир, но продолжала говорить.

— Это хорошо, Адрия. Иногда поплакать полезно. От слез у нас внутри тает лед.

Она смотрела на меня огромными влажными глазами; теперь она меня видела — и не отвергала.

— Все говорят, что я… я не должна плакать, — сказала она прерывающимся голосом.

— Да нет, тебе надо поплакать. Ты можешь плакать и держать мою руку одновременно. У тебя есть носовой платок?

Она покачала головой и громко шмыгнула носом. По ее лицу потекли слезы, и это было что я могла для нее сделать, поскольку не могла себе позволить заключить ее в объятия и укачать на груди. Никогда не могла переносить страдающего ребенка. Но сейчас приходилось действовать осторожно, хотя в данный момент она меня не отвергала. Это отец должен был сейчас подойти и взять ее на руки, но он до нее даже не дотронулся, хотя уже поднялся по скату. Я протянула руку и, обращаясь к нему, прошептала:

— Платок, пожалуйста.

Он дал мне большой белый платок, и я передала его Адрии. Она высморкала свой маленький носик, вытерла глаза — и снова безудержно заплакала. Через некоторое время всхлипывания стали раздаваться все реже, не так-то легко плакать долго и непрерывно. Однако в это время из комнаты вырвался какой-то всплеск цвета и звука.

На балконе появилась женщина. К счастью. Стюарт подготовил меня ко встрече с не вполне земной сестрой Джулиана. На ней были синие бархатные брюки и нечто напоминавшее пончо — фиолетовое, шифоновое и местами свисающее до пят. Благодаря шифону казалось, что она плывет; Шен, как облако, опустилась над Адрией, светлые волосы, прямые и блестящие, плыли, как и все остальное. У нее были серо-зеленые глаза, взгляд Шен все время блуждал, не в силах сфокусироваться на чем-то определенном.

— Дорогая, дорогая! — воскликнула она, обращаясь к Адрии своим мягким, певучим голосом, встала на свои синие бархатные колени и обхватила Адрию жестом собственницы. — Ты не должна плакать, дорогая. Ты не должна думать об этих ужасных вещах. А то заболеешь. Слезай с этого жуткого кресла. Пойдем в комнату, Адрия, твоя Шен с тобой.

Девочка позволила этому видению в синем и фиолетовом поднять себя с кресла и увести за пределы моего досягания. Не уверена, что Шен заметила меня и Джулиана. Мы слышали, как она умоляла Адрию не плакать, пока за ними не закрылась дверь.

Я встала, отряхивая снег с колен, и повернулась к Джулиану. Меня била дрожь, но на этот раз она была вызвана не моими страхами; я страдала за ребенка, не веря в благотворность вмешательства Шен.

— Такое обращение только вернет девочку в прежнее состояние, — сердито предсказала я.

Только тут я поняла, что с Джулианом творится что-то неладное. Его губы искривились от боли, он выглядел потрясенным и растерянным. Я осознала, что для него значило — увидеть Адрию в кресле Марго на балконе. Он не нравился мне, но я не могла без сочувствия отнестись к его страданию.

— С вами все в порядке? — смущенно спросила я.

С видимым усилием он овладел собой и взглянул на меня с холодной враждебностью.

— Теперь вы и меня собираетесь взять под свое покровительство?

— Извините, — сказала я. — Я знаю, что вы испытали потрясение. Но думаю, что вы можете позаботиться о себе лучше, чем ваша дочь.

Он повернулся ко мне со сдержанной яростью.

— Вы думаете, что принесли ей какую-то пользу, напоминая обо всем том, что она должна забыть, провоцируя ее слабость и одобряя слезы?

— Она всего-навсего ребенок! — воскликнула я, не менее разозленная. — Но она имеет такое же право на страдание, как и всякий другой. Я считаю оскорбительным, когда страдающему человеку говорят, что он вовсе не страдает, должен взбодриться и обо всем забыть. Дайте ей пройти через это. Пускай она выплачется. Рану промывают, чтобы не допустить нагноения.

Мы некоторое время довольно злобно смотрели друг на друга, затем он презрительно произнес:

— Кажется, вы слишком много на себя берете. — В звучании его голоса слышалась неподдельная горечь, и меня осенило: он мучается еще и оттого, что я видела его в момент, когда он потерял контроль над собой. — Вы, оказывается, не только искательница сенсаций, но и ангел-хранитель, и детский психолог. Я ничего не упустил?

Я обмякла, поняв, что сердиться на него бесполезно. Что бы я о нем ни думала, ему было больно, как ребенку.

— Только то, что я еще и обыкновенный человек, — тихо сказала я. — Возможно, я и любопытна. Но я помню, что это значит: пережить такое, будучи ребенком. Помню, как это тяжело — быть маленькой девочкой.

Взрослым тоже быть тяжело, подумала я, но вслух не сказала.

Он глубоко вздохнул, словно готовясь спуститься на лыжах по горному склону.

— Конечно, я должен быть вам благодарен за то, что вы помогли моей дочери пережить тяжелый момент. Но вы не понимаете всей сложности ситуации. Видите ли, Адрия думает, что Марго погибла по ее вине. Ей кажется, что именно она толкнула кресло.

Я смотрела на него, потрясенная; в моей голове роились мысли о том, какой взрывной силой обладает сказанная им фраза. Для моего, брата она может означать освобождение, а для этой несчастной девочки — невыносимые муки.