Снежных полей саламандры - [47]

— Что случилось? — спросил он заботливо.

Коснулся ладонью щеки, в лицо будто подуло тёплым ласковым ветром. Ане не выдержала и расплакалась. Так, сквозь слёзы, рассказала про брата и племянников.

— Игорь, — сказала она, чуть отстранившись, — я теперь — дочь и сестра преступников, и это со мной останется на всю жизнь. Зачем тебе такая женщина теперь?

— Чего? — не понял Жаров.

Ане молча плакала, размазывая по щекам слёзы. Зачем я ему, такая, думала она про себя в отчаянии.

— Меня скоро вышлют с планеты, — сказала она. — Не знаю, куда. Зачем оно тебе… Не ходи ко мне больше. Найдёшь другую, без этого всего в анамнезе…

— Эй, тук-тук, — Игорь постучал пальцем ей по лбу. — Любимая, у тебя под крышей все дома? Или кого-то не хватает?

Ане молча смотрела на него.

— Что ты несёшь, глупая? На кой, прости за грубость, хрен мне какая-то другая?

Ане отвернулась, смотреть на него было невыносимо.

— Посмотри на меня. Посмотри, не прячься, — он бережно взял её лицо ладонями, повернул к себе: — Я уже большой мальчик, видишь? Сам могу решить, что мне нужно и что не нужно.

— А вот по службе у тебя проблемы могут быть, — хлюпнула носом Ане. — Женщина твоя ограничена в правах…

— Плевать, — отмахнулся Игорь. — И потом, через полтора года можно будет подать апелляцию. Если ты за полтора года не свяжешься с какими-нибудь придурками, апелляцию удовлетворят. И прощай все ограничения.

— А если свяжусь? — спросила Ане, хлюпая носом.

— Свяжешься — я их убью, — свирепо пообещал Игорь. — Аня, заканчивай нести чушь! Ну?

Он прижал её к себе, гладил по голове, как маленькую, по спине. Его ладонь излучала привычное тепло, и оно прокатывалось по телу волнами бессовестного счастья. Ане почти ненавидела себя зa почти животную радость от близости с мужчиной. Тем более, чем именно закончится сегодняшний вечер, можно было не гадать. Так же, как и все предыдущие вечера с Игорем!

— Я всё понять не могу, как же я не увидела… — говорила Ане. — Ну, вот как?! Ладно, Сашка. Он когда женился, совсем дурной стал. Светлана его перешила под себя полностью, и папу пыталась, только отец её отправил за горизонт вместе со всеми её пожеланиями и претензиями. Вечно дрязги были, насчёт внуков. То разрешу встречаться с ними, то не разрешу… Папа еще прикрикнул на неё: хочешь, в суде докажу, что ты — скверная мать? Он мог: Светка повод давала, особенно поначалу. С тех пор, как они переехали в Лисичанск, я их почти не видела. Но папа-то. Как?! Если б я знала! Если бы я хоть предположить могла…

— А что бы ты сделала? — спрашивал Игорь. — М? Ты ему доказать не смогла, что твоя учёба с имплантацией инструментов, необходимых для твоей работы, — благо. Что бы ты сделала, если бы узнала?

— Я… я… я… я не знаю! К вам на базу пришла бы!

— И результат был бы ровно тем же самым, Аня, — тихо сказал Игорь. — Для твоего отца. Арест, допрос, расстрел. И для тебя — поражение в правах как члена семьи финансировавшего террористов. Всё было бы то же самое, Аня. Хватит есть себя, ты ничего не могла сделать. Ни тогда, ни сейчас.

Ане уткнулась лицом ему в грудь. Плакала. Он не понимает. Он — добрый, честный, надёжный, как скала, родной, — не понимает. Что мы в ответе за своих родных. Что мы должны любить их и помогать им. Что если они встали на кривую дорожку, то есть в этом часть и твоей собственной вины. Не разглядела. Не отговорила. Не захотела видеть, не пожелала слышать…

Игорь целовал её, снимал слезинки со щёк губами, и так хотелось раствориться в его огне, и забыть, забыть хотя бы на один вечер, кровавые слёзы на лице отца, потерянный взгляд брата, эмоциональные затрещины полковника Типаэска, направленные хоть и не на неё, но всё равно бьющие в душу без промаха, собственные злость, боль и отчаяние, страх за племянников, тревогу за их мать, ведь Светлана Ламель не была такой уж скверной женщиной, желать ей гибели — других поищите.

Потом она долго лежала без сна, смотрела на спящего Игоря и снова плакала, не умея сдержаться. На сердце лежал тяжёлый ком неизбежности. Он не исчез к утру, когда удалось уснуть на короткий час перед подъёмом…

Убитый город пахнет пылью. Ветер несёт горькие полынные запахи, смешанные с гарью и острым, застоявшимся вкусом смерти. Солнце — летящий сквозь облака тусклый стальной пятак. Вот эта выгоревшая, заваленная обломками улица была когда-то Зелёным бульваром. На этой, изуродованной взрывами, набережной когда-то зажигал осенний Фестиваль Красок. Вон те, обуглившиеся деревья помнили, наверное, ещё первых поселенцев Ласточки.

Страх перед прогрессом не мешает продвигать прогресс орудий убийства…

.. всё это затем, чтобы дети не получали квалифицированной медицинской помощи и умирали либо становились инвалидами…

… от гидроцефалии, зеркальной лихорадки, при осложнённых родах.

Да не нарушь образа человеческого[8], говорите?

А они, сотворившие зло над мирным городом, человеческий образ сохранили…

Ане пробиралась по улице, поражаясь той страшной, жуткой тишине, что висела над мёртвым Лисичанском. Разве что шипели, догорая, руины одного из домов по правую руку.

Её не остановили, как полковник Типаэск и обещал. Она вообще не встретила на своём пути ни одного патрульного расчёта. Как будто провалились они все сквозь портал гиперструнного прокола в какой-нибудь ад.