За окном истошно заорала курица.
— Ы-ы, — простонала Христинка, натягивая на голову подушку, — в суп тебя, заразу, в суп!
Подушка не спасла: остервенелое "кудах-тах-тах" долбило по мозгам с яростью перфоратора, добравшегося до железной арматуры в бетонной стене. Христинка села, запустила подушкой в сторону окна. В сон клонило со страшной силой, но чёртова курица не унималась. Снесла яичко, не простое, а золотое! Куриную её душу в потроха…
Христинка обречённо нашарила смартфон на тумбочке, посмотрела время. Пять утра! Летом! Вторую подушку на голову и — спать, спать, спать, провались оно всё.
В дрёме плавно покачивало, как на волнах, когда заплывёшь подальше от берега, ляжешь на спину и смотришь в небо, жмурясь на солнце. И кажется, будто ты совсем одна во всём этом необъятном просторе… пока не пронесётся мимо на обезумевшем скутере какой-нибудь опьяневший от активного отдыха турист.
Сон, на то и сон, чтобы смешивать в одну кучу несмешиваемое. По волнам видений поплыла одинокая тонкая скала, почему-то на деревянной лодке, а за лодкой распускалось прямо на воде огромное море осенних хризантем удивительного синего оттенка. Выдвинулся из-за горизонта громадный корабль с гигантскими вентиляторами в корме… откуда-то из потаённых уголков памяти всплыло заумное название 'газотурбинные установки'… и ощетинившийся колючей сиреневой сетью защиты берег… но вслед за первым кораблём появлялись другие, перемешивая море и небо в единый грохочущий вал… и вал катился, подминая под себя пространство и время… сон наконец-то зашёл в тупик и умер.
Христинка раскрыла глаза, всё ещё ощущая всем телом страшный гул из уходившего сна. Но она уже видела, что потолок белый, а над окном в уголку сплелась сама собой тоненькая паутина, слышала, как над крышей дома чертит белую полосу высотный лайнер, а нос вбирал восхитительные запахи, влетавшие в полуоткрытую дверь.
Бабуля печёт оладьи. Пышные, ноздреватые оладьи на козьей простокваше, с мёдом и сметаной. Сон как рукой сняло. К оладьям полагался чёрный кофе с молоком и домашнее варенье из чёрной смородины.
Христинка села, потёрла лицо. Зеркало трельяжа укоризненно отобразило заспанную растрёпу с намятой о скомканную наволочку щекой. Трельяж был строгой, солидной вещью, — иные в бабушкином доме водились в очень ограниченном количестве и главным образом, на кухне, как-то: новый холодильник, новая печь и тонкий жк-телевизор. На кухонном гарнитуре "времён Очакова и покоренья Крыма", телевизор смотрелся мощно.
Нос не подвёл: на столе ждала горка тёплых оладьев и две плошки, одна со сметаной, другая с мёдом. Большая стеклянная миска радовала глаз крупной клубникой. На печи стояла здоровенная алюминиевая чаша с будущей пастилой из прошлогодних, вынутых из подвала, яблок.
— Проснулась, засоня? — бабушка строго поглядела на Христинку поверх очков-половинок. — Этак всю жизнь проспишь!
— Доброго утра, бабулечка, — Христинка обняла старую женщину, потёрлась щекой о её щёку. — Я тебя очень люблю!
— Ну, ладно, ладно… телячьи нежности… не маленькая уже, — ворчит бабушка, но ворчит именно для порядку, без раздражения или злости. — Садись ешь, чайник стынет.
Бабуля у Христины, надо сказать, замечательная. Из тех, кому возраст не помеха. Она никогда не носила платков и бесформенных платьев, не сворачивала седые волосы в неряшливый узел, не хоронила себя заживо в бесконечных разговорах с соседушками о саванах, гробах и прочих прелестях свежевырытой могилы. Соседки очень любили копить "похоронное" приданое и долгими летними вечерами собираться на лавочках, обсуждая это самое приданое. Христинкина же бабушка в этих беседах не участвовала. Она предпочитала жить здесь и сейчас, причём так, чтобы каждый день проходил не напрасно.
Больше всего бабушка любила цветы и вязание крючком. Вязала, кстати, потрясающие вещи. Иногда продавала, но чаще дарила многочисленной родне на всякие праздники. Красивые салфетки, одежду для малышей, всякие подстаканники-абажуры-кашпо. К весне подарила Христинке вязаное пальто, например. Ни у кого из подружек такого не было!
Вот и сейчас, рядом со стынущей чашкой кофе, лежал журнал по вязанию, а за стенами веранды томились в ящике саженцы полосатой, сиреневой, фиолетовой, красной и белой петунии. Саженцам предстояло украсить собой пирамидальную клумбу, с любовью обустроенную перед фасадом дома.
Христинка подцепила оладушек, макнула в сметану. Вку-у-усно!
— Стеф катер купил, — сообщила она с набитым ртом. — Умээс шестьсот крузэр. Вещь!
Бабушка отложила журнал и внимательно посмотрела на внучку. А та стала, захлёбываясь словами, рассказывать, какая замечательная штука — свой личный катер, и какой Стеф умница, что купил.
Стеф, он же Стефан Леониди, доводился Христине двоюродным дядей по матери. Высоченный красавец, два метра с кепкой, отслужил в своё время в десанте, выучился на инженера-программиста. Светлая головушка, как часто отзывались о нём учителя. Неплохо устроился в какую-то заграничную фирму, по специальности. О доходах не спрашивают, но судя по расходам, зарабатывал прилично. Настолько, что этим летом прикупил целый морской катер!
