Снежная сестрёнка - [16]

— Я хотел кое-что сказать, — проговорил я, запинаясь. — Вернее, спросить. Я видел вас сегодня… и не только сегодня, но и раньше…

— Да?

— Да… — Я набрался храбрости. — У виллы «Веточка».

— Что?

Хенрик нахмурился.

— Я видел, как вы стоите там перед домом.

— Видел, значит.

Он отвернулся и взялся подметать обрезки бумаги с пола под Кларой.

— Хенрик? — позвал я. — Разве мы не собирались напечатать ещё стопку?

Он подтянул рукав рубашки и быстро взглянул на часы. Вряд ли он мог успеть что-нибудь на них разглядеть.

— Сколько уже времени! — сказал он. — У меня очень большой заказ на завтра. Мне надо поторапливаться.

— Но… — я решил не сдаваться, — что вы там делали, у виллы «Веточка»? У вас были ключи, но внутрь вы не пошли.

Он снова взглянул на меня, и теперь взгляд у него был такой же странный, как в тот самый первый раз, когда я его увидел. Сердитый, или печальный, или и то и другое?

— Держись подальше от того дома, — сказал он.

Щётка и совок у него в руках дрожали.

— Но почему?

— Просто держись подальше, и всё.

— Но…

— А теперь тебе пора. Мне надо работать.

Домой я успел как раз к обеду. До сих пор я так и не рассказал о Хедвиг и вилле «Веточка» ни маме, ни папе. Поэтому о Хенрике и типографии я тоже решил не рассказывать. Раньше они бы наверняка заметили, что со мной что-то не так, но теперь они ничего не замечали. Как обычно, я лёг спать, а на следующий день, как обычно, пошёл в школу. Но я всё время думал о Хенрике. И о Хедвиг. И о вилле «Веточка». Из школы я забежал домой, наскоро съел бутерброд и кинул в сумку коньки. Я должен обо всём расспросить Хедвиг, просто обязан.

Глава 14

Каждую зиму в городском парке на пруду устраивали каток, там мы с Хедвиг и договорились встретиться. Когда я пришёл туда, уже смеркалось, и вокруг катка зажглись фонари, жёлтым светом освещавшие голубоватые сумерки. Каток походил на маленькую жёлтую планету, парившую в голубом космосе.

Я увидел Хедвиг задолго до того, как она заметила меня. На катке она была одна. Я слышал, как повизгивают лезвия коньков, когда она проносится с одного конца катка на другой. Хедвиг уверенно стояла на коньках, а двигалась так, будто вообще не прилагала никаких усилий. Она оттолкнулась, сделала прыжок и твёрдо приземлилась на ноги. Потом оттолкнулась пару раз и закружилась в пируэте.

Она кружилась и кружилась, кружилась и кружилась. Видимо, у этого веснушчатого волчка в красном пальто совсем голова не кружится.

Тут она увидела меня и расцвела в улыбке.

— Юлиан!

Хедвиг скользнула к краю катка и резко остановилась прямо передо мной.

— Коньки взял?

— Ага. Но я не умею, как ты.

— Зато плаваешь хорошо.

Я сел на скамейку и надел коньки. У меня были хоккейные, мама купила их на блошином рынке — широковатые в ступне, но сжимающие пальцы. Кататься на них я никогда особо не любил.

Хедвиг взяла меня за руку и потащила на лёд.

— Давай! Ты не упадёшь!

Я держался прямо, словно палку проглотил. На каждой неровности на льду я напрягался ещё больше, потому что боялся упасть.

— Да расслабься ты, — сказала Хедвиг. — Положись на меня.

— Хорошо.

Я вправду старался.

Потихоньку становилось легче. Я чувствовал, что Хедвиг ведёт меня. Каждый раз, когда я терял равновесие, она крепче сжимала мне руку.

— Вот видишь, у тебя получается! — подбадривала меня Хедвиг.

Потом мы присели на скамейку. Я взглянул на Хедвиг. Щёки у неё были красные, глаза смеялись. И хотя я видел, как она радуется, хотя знал, что сейчас всё испорчу, я просто-напросто не мог удержаться, чтобы не спросить про Хенрика.

— Я видел Ключника, — сказал я. — Снова.

— Какого Ключника?

— Того, что рыскал у твоего дома.

Хедвиг отвернулась и уставилась на ноги. Поддела остриём конька снег.

— Пойдём ещё покатаемся? — предложила она. — Тебе же, наверное, скоро домой.

— Я узнал, что его зовут Хенрик.

Она вздрогнула.

— Хенрик… — пробормотала она.

— Я считаю, ты должна мне рассказать, кто он такой. И почему ты его боишься.

Хедвиг продолжала разглядывать свои коньки. Сначала она, похоже, вообще не могла ничего произнести, но потом наконец повернулась ко мне.

— Я не боюсь его. Я правду говорю.

— Не боишься? Тогда в чём дело?

— Я не могу пока об этом говорить, — тихо сказала она. — Но я надеюсь, мы всё равно останемся друзьями.

— Да мы и так друзья, независимо ни от чего! Просто я не понимаю, почему ты не можешь об этом говорить!

— Ты же тоже не хочешь мне всё рассказать, — сказала Хедвиг.

— С чего ты взяла? У меня нет от тебя секретов.

— Но ты же не рассказываешь о своей сестре, например. И заметь, я не пристаю с расспросами. Просто бывает так, что не получается вот так взять и всё сразу друг другу рассказать.

Я ощутил комок в горле. Она права. Она добрая и о Юни не расспрашивает.

— Я жду, когда ты сам захочешь рассказать, — сказала Хедвиг. — Но я очень хочу узнать о ней. Когда будешь готов.

Я вздохнул.

— А если я готов?

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Тогда я готова слушать тебя целую вечность.

В школе учителя часто спрашивали меня, не хочу ли я поговорить о случившемся, но каждый раз, когда я пытался, слова застревали в горле. У меня возникало ощущение, что разговоры об этом не имеют никакого смысла, их и заводить-то неправильно. К тому же Юни в школе все знали, и потому говорить о ней было чрезвычайно трудно.