Снежинка - [68]
— С газом или без?
— Можно из-под крана.
Официант ушел, а Джин посмотрела на меня так, словно впервые увидела во мне человека, а не статистку на съемках фильма о жизни ее дочери.
— Я не уловила, как тебя зовут.
— Дебби.
— Что ты изучаешь, Дебби?
— Английскую литературу.
— В Тринити?
Я кивнула.
— Где ты живешь?
— На ферме в Килдэре. Это молочная ферма, — добавила я, чтобы сказать еще хоть что-то.
Официант возвратился с водой и наполнил наши фужеры.
— Можно нам, пожалуйста, хлеб и оливки на стол? — спросила его Джин.
— Разумеется. — Он забрал со стола винные бокалы со звуком, напоминавшим перезвон церковных колоколов во время мессы.
— Сколько у вас коров? — Джин снова перевела внимание на меня.
— Ой, не знаю. Я никогда не считала, — попилила я, но Джин не улыбнулась.
Отвечать на этот вопрос меня научил Билли. Будь он здесь, он бы сказал: «О таком даже налоговый инспектор не спросил бы». Спрашивать фермера, сколько у него коров, сразу после знакомства — все равно что спрашивать у новых знакомых о годовой зарплате. Большинство людей такого не поймут.
— Я выросла на молочной ферме, — сказала Джин. — Я доила коров перед тем, как идти в школу, и еще раз вечером, по возвращении домой. Терпеть это не могла.
— Ничего себе! — Мне показалось, что она нечасто делится подобными сведениями о себе.
— Я решила стать врачом, когда мне было три года.
— Ничего себе, — повторила я. — Вы молодец.
— У меня не было выбора. — Она поджала губы.
Меня подмывало спросить, с чего она взяла, что у нее не было выбора, кроме как определиться с карьерой в ясельном возрасте. Хватило двух минут в обществе Джин, и она уже начала меня напрягать. Я знаю таких, как она. Она из тех, кто устраивает людям допросы об их будущем и сразу чувствует туфту.
— Дебби, а ты будешь в следующем году сдавать эти самые... — Она покрутила ладонью в воздухе в поисках нужного слова: — Экзамены на получение стипендии?
— Не знаю. — Я старалась не краснеть. Она смотрела на меня так, словно знает, что в начале года я схлопотала 2.2 за то сочинение. — Если честно, сомневаюсь, что мне хватит ума.
— Хватит, — сказала Ксанта.
— Ну, не знаю, — сказала я. — А вот Ксанте стоит попробовать. — Я кивнула на нее через стол. — Ей обязательно дадут стипуху.
— Я знаю, — согласилась Джин. — Однако это вам еще ничего не гарантирует? Я про диплом по литературе.
— Пожалуй, что нет. К счастью, всегда есть пособие по безработице, — сказала я и поняла, что только что превратилась в человека, смеющегося над собственными шутками.
Появился официант с корзинкой хлеба и тарелкой крошечных, маслянистых розовых рулетиков с зеленой начинкой.
— Оливок у нас нет, но шеф-повар приготовил амюз буш.
— Нет оливок? — изумилась Джин.
Официант стиснул зубы и обратился к ножкам стола.
— Боюсь, что нет, но это закуски из авокадо и семги с лимоном и жареным во фритюре киноа.
— За это надо платить? — спросила Джин.
— Нет.
— Ладно.
Дальнейший ужин проходил столь же томительно. Основное блюдо Джин вернула на кухню. Официант предложил ей другое за счет заведения, но она отказалась. Шоколадное суфле на десерт подали бесплатно.
Я горячо поблагодарила официанта, чем, судя по всему выбесила его еще больше.
О Джин я не узнала почти ничего, кроме того, что, по ее мнению, утка конфи может быть передержанной, даже если она с кровью. Ксанту закидоны матери, похоже, не смущали. Когда Джин встала, чтобы расплатиться, я незаметно сунула двадцатку под чайное блюдце.
— Пошли ко мне? — со странной кривой улыбкой предложила Ксанта.
Выйдя из ресторана, Джин как будто растерялась. Она спросила Ксанту, хватает ли той денег. Ксанта кивнула.
— Ладно, оставлю вас вдвоем. Дай мне знать, если что-то понадобится. Приятно было познакомиться, Дебби.
— И мне тоже, Джин.
Мы проводили ее взглядом. Она удалилась, цокая шпильками по тротуару.
— Ну? — спросила Ксанта.
— Что «ну»?
— Как она тебе?
— Своеобразная женщина.
Ксанта рассмеялась.
— Я люблю свою мать, но... мне бывает сложно ей симпатизировать.
— Это заметно.
До ее дома мы шли молча. Я была словно в легком тумане. В квартиру я вошла с радостным облегчением, мне не терпелось сесть. Ксанта открыла бутылку красного вина и достала из шкафа два бокала.
— Мне просто воду, — сказала я. — Стараюсь не налегать на алкоголь.
Я ждала, что она вскинет бровь или что-нибудь скажет, но ничего такого не произошло. Со стаканом воды я свернулась в клубок на кожаном диване и накрыла колени лоскутным пледом.
— Просто не понимаю, как ты... из нее появилась? — произнесла я наконец. — Тебя что, удочерили?
— Если честно, мне кажется, что мы очень похожи.
— Это не так.
— Нет, правда. — Ксанта села рядом со мной, и диван вздохнул под нашим весом. — Просто я вечно стараюсь понравиться. В этом смысле я восхищаюсь мамой. Она такой потребности не испытывает. Редкое качество у женщин.
— Она изо всех сил отталкивает людей. Официант ее чуть не убил. Ты не такая. Тебя все любят.
— Любят ли? — Ксанта смотрела в свой бокал и крутила его в руках. — Или им просто приятно, как я себя подаю? Мама родилась в большой и очень бедной семье. Решив стать врачом в трехлетием возрасте, — Ксанта закатила глаза, — она отказалась от своей родни и всего, что с ней было связано. Осталась в полном одиночестве.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.