Снежинка - [11]

— Я знаю. То есть не знаю. Все, молчу.

* * *

Мы пошли в кафе через дорогу. Внутри было столько студентов и туристов, что запотели окна. Кофемашина тарахтела, как целая стройплощадка. — Пойду займу нам столик! — крикнула Ксанта.

Я не могла понять, где начинается очередь.

— Вы стоите? — спросила меня какая-то женщина.

— Нет, извините, — ответила я и отошла в сторону.

— Я заняла нам место вон там, — сообщила Ксанта мне на ухо.

— Отлично, спасибо. Ты знаешь, что ты будешь? Хочешь, заказывай первая.

Заказ еды — это пытка. Я умирала от голода. Хотелось взять обед, но это было слишком дорого. Ксанта заказала травяной чай, поэтому я тоже взяла чай и шоколадный торт. Извинившись перед девушкой за кассой за то, что у меня нет карты постоянного посетителя.

* * *

Я пододвинула кусок торта Ксанте.

— Хочешь пополам?

— Нет, спасибо.

— Серьезно, помоги мне его съесть.

— Не могу, у меня аллергия на орехи.

— Ясно...

— Ну да. Раньше я была из тех, кто не верит в аллергии. Думала, аллергии — для слабаков. Оказалось, я сама слабачка.

— А мята тебе нравится? — спросила я, показывая на ее чай.

— Вообще-то нет.

— Зачем ты тогда это заказала?

— Вот пытаюсь полюбить травяной чай, он типа полезный.

— Травяной чай напоминает мне духи из маргариток, я делала их в детстве. Давила цветы и разводила водой. Даже тогда мне хватало мозгов их не пить.

— Ну, теперь я не жалею, что потратила на это пятерку.

— Ты прикалываешься?

Ксанта показала на меловую доску над прилавком.

— Грабеж средь бела дня, — сказала я.

* * *

За час разговоров я успеваю выложить Ксанте всю свою биографию.

— Твоя мама встречается с двадцатичетырехлетним парнем?

— Ага.

— А ей сколько?

— Тридцать шесть. Она родила меня в восемнадцать.

— Ух ты. Так у тебя, наверное, и папа молодой?

— Она никогда никому не говорила, кто мой папа.

— Даже тебе?

Я покачала головой:

— Если честно, по-моему, она и сама не знает.

— Кажется, она потрясная. Когда будешь выходить замуж, тебя ждет «Мамма миа!» по-деревенски.

Ксанта злоупотребляла словом «потрясный». О себе предпочитала не говорить. Единственное, что мне о ней было известно, — это что у нее аллергия на орехи.

— Что у тебя с пальцами? — спросила она, словно почувствовав, что я вот-вот подловлю ее на игре в вопросы.

Я вытянула левую руку:

— Несчастный случай в детстве. Дверью прищемила.

* * *

Каждую весну мама собирала камыш в поле рядом с нашим и плела кресты святой Бригитты для всего прихода. В конце января она приносила на мессу корзину, полную крестов, и священник благодарил ее у алтаря.

Когда мне было семь лет, я попыталась ей помочь. Поле, где рос камыш, называли болотом, — детское, промежуточное место, где мои сапоги хлюпали и было непонятно, суша вокруг или уже озеро. Я воображала, что под тиной, за кустами камышей, лежат бегемоты.

Мама срезала стебли ножницами, связывала в снопы и складывала в джутовый мешок. Я семенила за ней, пытаясь рвать камыши, но они упрямо цеплялись корнями. Обычно чем больше я старалась угодить маме, тем больше она выходила из себя, но в тот раз она терпела меня, потому что неподалеку дедушка переносил изгородь. Когда я спросила, можно ли ей помочь, она разрешила мне тащить за ней мешок с камышами.

Набрав тростника, мы вернулись в дом. Я изо всех сил старалась не шуметь, но ее раздражало даже мое молчание.

— Дебби, иди поиграй на свежем воздухе.

— Но я хочу помочь.

— Мне не нужна помощь.

— Пожалуйста, мамочка, я буду очень стараться.

— Мне сейчас некогда тебя учить.

— Я уже умею, мы плели их в школе из синельной проволоки. — Я победно улыбнулась.

Мама взяла камыши со стола и пошла к себе в комнату, прижимая их к груди, будто младенца.

— Мамочка, пожалуйста, я хочу помочь. — Я расплакалась, и она бросилась бежать. Я кинулась за ней по коридору, вытянула руку, чтобы не дать ей закрыть дверь, но мама резко ее захлопнула. Черная боль пронзила мне ладонь.

В тот день я потеряла кончики среднего и безымянного пальцев на левой руке. Билли отвез меня в больницу. Когда мы вернулись домой, мама вела себя как ни в чем не бывало, но приготовила мне чашку чая. Позже, когда я заснула, она сунула мне под подушку письмо. В нем она как бы извинялась, но на самом деле объясняла, что все произошло по моей вине.

В воскресенье мама отнесла кресты святой Бригитты на мессу, и священник поблагодарил ее у алтаря. Выходя из церкви, люди забирали с собой по кресту и вешали их над дверями домов как оберег от порчи.

Сны воды

Мама уломала Джеймса отвезти нас на пляж. Было ветрено и дождливо — в самый раз для уток. Маме и в голову бы не пришло отправиться туда в солнечный денек. Чем он ненастней, тем больше ее тянет поплавать в море. Молнии Зевса наводят ее на мысль искупаться, громовые раскаты только раззадоривают. Погода оказалась в самый раз — достаточно бурная, чтобы маме захотелось на пляж, и достаточно спокойная, чтобы Джеймс согласился ее отвезти.

— Поверни налево. Налево!.. — сказала мама, включая за Джеймса поворотник.

— В смысле, на твое лево? То есть направо?

— Нет же, налево!

— Хочешь пересесть за руль, Мейв?

Мама сбросила с колена ладонь Джеймса. Оба были не в духе. Мама и Джеймс ругались только по одной причине — из-за Вайолет. Вайолет — это фиолетовая «Тойота-Старлет» девяносто восьмого года. Однажды Билли ездил повидаться с одним человеком насчет собаки, а вернулся с Вайолет. Мама молилась за нее каждый год перед техосмотром. Всякий раз машина каким-то чудом умудрялась его пройти, и Джеймс возвращался домой со свидетельством, похлопывая ее по капоту и сияя, будто гордый отец. Маме Вайолет нравилась. Ей просто не нравилось ее водить.