Снежинка - [12]

Джейкоб, пес Джеймса, и тот водил лучше мамы. Пока Джеймс вел машину, Джейкоб сидел у него на коленях и радостно пыхтел, свесив язык и высунут голову в окно. Феерический идиот! Предполагалось, что он овчарка. Пока он был щенком, Джеймс только и говорил о том, какой из Джейкоба вырастет умный пес, но тот становился только толще и ленивей. Будь Джейкоб человеком, он стал бы манекенщиком — ну, из тех, кому все само падает в руки. Неправильное питание и недостаток физической активности ничуть не лишали его привлекательности. У него были хорошие гены. Что-то явно от хаски, и шерсть густая и блестящая, черно-белая с бурыми подпалинами. Вдобавок — огромные золотые глаза.

Но, господи, лажал он просто колоссально. Однажды посреди ночи согнал коров с поля, перепутав их настолько, что они сломали две электроизгороди, вытоптали кладбище и загадили надгробия и цветы. Когда Билли той ночью разбудил меня и сказал, что коровы ворвались на кладбище, я вообразила, как телки протискиваются в калитку, сконфуженно выпучив глаза, будто дородные дамы, застрявшие задницей в турникете. Но попробовали бы вы сказать о Джейкобе хоть одно дурное слово при Джеймсе. Он защищал пса почти так же горячо, как маму.

Джеймс учил маму водить, сколько я себя помню. Теоретически мама водить умела. Она разбиралась в машинах, как некоторые разбираются в мировых войнах: умела поддержать о них отвлеченный разговор, но вовсе не стремилась применить свои знания на практике. Стоило поднять капот, и она сообщила бы вам название и предназначение каждой детали. Но от просьбы включить зажигание впадала в столбняк и переходила в глухую оборону. Джеймс называл это иррациональным страхом. Мама считала свой страх обоснованным. Время от времени между ними повторялся один и тот же спор.

— Мейв, если тебя так раздражает моя манера езды, почему бы самой не сесть за руль?

— Тебе не понять.

— Почему я могу водить машину, а ты не можешь?

— Ты видишь границы между вещами, а я нет. Я смотрю сквозь лобовое стекло и не вижу границ, отделяющих один предмет от другого. У меня в голове все сливается.

* * *

Мама садилась за руль только однажды: как-то она прикатила на машине на мессу. Ехать было всего двести метров, но для нее это стало достижением. Мама припарковалась перед церковью и заключила Джеймса в крепкие объятия. Он поцеловал ее в макушку.

После мессы, сворачивая к нашим воротам, мама не вписалась в поворот и врезалась в ограду в том же самом месте, где погиб тот девятнадцатилетний парень. Вайолет мы отвезли к механику, и она оклемалась, но мама с тех пор так и не оправилась. После этого Джеймс перестал давать ей уроки вождения.

При заезде на парковку сердце у меня уходило в пятки. Пляж напрягал до тошноты. Песчинки между пальцев ног — страшно даже представить. Зато мама обожала валяться на песке и обсыпать им себя сверху. Через несколько дней после этой поездки на пляж она засунула руку в трусы и улыбнулась, обнаружив песок между ягодиц.

Мамину страсть к песку между ягодиц превосходила лишь ее любовь к морю. Мама щебетала, как потрясающе, что наше тело способно приспособиться к температуре океана. Едва волна окатит ступни, как ее легкие просыпаются. Входя в воду, она перечисляла названия слоев океана: «Солнечная зона, сумеречная зона, полуночная зона, бездна... — И, прежде чем окунуться с головой, шептала: — Хадальная зона, Аид, царство зимней владычицы Персефоны».

* * *

Мама говорила, что любит плавать в море, но на самом деле она никогда не плавала — не умела. Просто стояла в воде. В прошлом году Джеймс сглупил, подарив ей на Рождество уроки плавания. Ему не удалось скрыть разочарования, когда после первого же занятия мама вернулась не в духе, объявив, что не понравилась инструктору.

— Еще и гондоны пришлось на головы напяливать — ну, эти латексные фиговины, которые дерут волосы с головы. Вода там мертвая. И все на меня таращились.

— Ну так не ходи больше, — сказала я.

— Думаешь, Джеймс поймет?

— Конечно, — сказала я, надеясь, что ошибаюсь.

Мне хотелось, чтобы они поругались. Но Джеймс, конечно, все понял. И даже умилился тому, как ей не хотелось показываться людям в купальном костюме. Кстати сказать, ей пришлось купить купальник специально для занятий. В море она плавала в чем мать родила.

* * *

Джеймс уговаривал меня окунуться вместе с ними, но я и думать не могла о том, чтобы купаться нагишом в компании с мамой. Я старалась не смотреть, как она раздевается, но не могла оторвать взгляд от ее плоского живота, ямок пониже поясницы, изгиба спины, странно торчащих грудей. Редкие волосы на лобке были тонкие и светлые, как на руках.

Джеймс не заголялся. По крайней мере, до захода в море. Что произошло в воде, я не знаю — возможно, она сорвала с него плавки. Они целовались. Она обвила его руками и ногами. Ему это нравилось.

* * *

Я приезжала на пляж за ракушками. У нас дома все подоконники были завалены пляжными трофеями — сердцевидками, черенками, гребешками, вонголе, морскими улитками, береговичками... В ванной стояла чаша с раковинами каури. Лучшие ракушки — полосатую венеру, веретенообразные раковины, теллины, раскрытые, будто крошечные крылья фарфоровых бабочек, — мама приберегала для подоконника в Табернакле. Как-то раз я стащила из Табернакля ракушку под названием «пеликанова нога» и спрятала под подушку. Наутро ракушка пропала — под подушкой осталось только несколько песчинок. Я решила, что это зубная фея забрала ее и вернула на место, в Табернакль.