Снежинка - [10]

— Это пояс Ориона, — говорил он, и я благоговейно поднимала взгляд к небу, ничего не видя, но размышляя над выражением «пояс Ориона». Мне никогда не удавалось различить ни Орион, ни его пояс, но хватало самой их загадки. Так было даже лучше.

Загадки сновидений мне тоже вполне хватало. Я пыталась следовать маминой логике, но она отпускала мою ладонь на полпути.

* * *

Перед сном мама рассказывала мне сказку о пылинке по имени Эшлинг, которая не верила в снег. Каждую ночь, когда Эшлинг засыпала, холодная вода превращала ее в снежинку. Когда наступало утро и выходило солнце, Эшлинг оттаивала и снова становилась пылинкой, совершенно забыв собственные перевоплощения. Только на сердце ощущался какой-то холодок, но воспоминание было застывшее и замороженное. Она отмахивалась от него, считая, что это ей просто приснилось.

Закончив сказку, мама бросалась в кладовку, где стоял морозильник. Я в одной пижаме бежала за ней вниз, шлепая по линолеуму босыми ногами. Дверца морозилки поднималась, из камеры, туманясь, поднимался пар. Мы ногтями соскребали со стенок снег. Рассмотреть снежинки, сказала мама, невозможно без микроскопа, пусть даже они у нас под самым носом.

— Так же, как Билли нужен телескоп, чтобы смотреть на звезды? — переспросила я.

— Да, — ответила она. — Только наоборот. Телескоп позволяет разглядеть далекое, приближая его к нам. А микроскоп — рассмотреть то, что мы плохо видим, потому что находимся слишком близко. Он создает дистанцию. Перспективу.

— А если бы у Эшлинг был микроскоп, она бы поверила в снег? — спросила я.

Мама задумалась, а потом рассказала мне другую историю, о первом человеке, который сфотографировал снежинки.

— Его прозвали Снежинкой. Он ловил снежинки на черный бархат и фотографировал их, прикрепив микроскоп к объективу камеры. Это позволяло запечатлеть структуру снежных кристаллов, прежде чем они растают. Но фотография и реальность не одно и то же, — сказала мама и очень серьезно добавила: — Поймать снежинку невозможно. И я еще не встречала никого, кто сумел бы поймать сон.

Девушка с глянцевой обложки

Я могла провести в городе целый день, не перемолвившись ни с кем ни словом. Часто скрывалась то в поезде, то в гуманитарном корпусе, то на дублинских улицах. На лекциях сидела одна. Даже кофе покупала в автомате, лишь бы избежать общения с людьми. После безуспешных попыток завести друзей в первые пару дней я приняла решение не разговаривать ни с одной живой душой, и стало полегче.

Мне постоянно хотелось писать, и я по полдня искала туалет, чтобы посидеть и передохнуть. Там я могла подзарядиться, выплакаться и собраться ровно настолько, чтобы хоть выглядеть цельной. От рюкзака болели плечи. Сбрызгивая дезодорантом липкие потные подмышки и ложбинку между грудей, я читала граффити на стенах кабинки. В большинстве своем — анонимные крики о помощи. И ощущала груз ответственности. Каракули на держателе для туалетной бумаги угрожали самоубийством. Имелись и другие, менее отчаянные раздумья: «Мне не нравится секс — это норм?» Ниже кто-то откликнулся: «Сожми шейку матки и расслабься, подруга!» Интересно, как такое возможно.

На выходе из туалета я врезалась во входившую девушку.

— Извини! — весело бросила она и неуклюже протиснулась мимо меня.

Сила столкновения меня напутала. Заставила ощутить собственную непрочность, будто меня можно запросто вышибить из своего тела в ее.

— Дебби, подожди!

Это оказалась Ксанта. Без желтого дождевика я ее не узнала.

— Привет!

— Попьем кофе?

— Прямо сейчас?

— Если, конечно, тебе удобно.

— Эм, давай...

— Здорово, я только схожу пописать.

* * *

Ксанта появилась из туалета красивая, как в рекламе духов. Широкие брюки, синий вязаный джемпер и плоская кепка, которая, хоть и выглядела так, словно ее позаимствовали из трейлера Билли, но каким-то образом объединяла весь образ.

— Ну что, каково каждый день мотаться в город? — спросила она, когда мы влились в толпу, спускающуюся по лестнице.

— Супер, — говорю я.

— Сколько тебе добираться до Дублина?

— Поездом — минул сорок. Но от нас до станции еще двадцать минут на машине, так что всего получается примерно час.

— Выходит, ты из настоящей глубинки?

— Ага. Я живу на ферме.

— Потрясно! А какие у вас животные?

— Только коровы. Это молочная ферма. Она принадлежит моему дяде.

— А ты сама на ней помогаешь?

— Сегодня утром доила.

— Да ладно! Это долго?

— Часа полтора.

— И ты сама их доишь?

— Да, но за мной приглядывал Джеймс, пока чистил коровники.

— Джеймс — это твой дядя?

— Нет, Джеймс просто работает на ферме. Дядя наверняка еще из постели не вылезал. Вчера вечером он бухал.

— Ха-ха, бухал во вторник?

— У него это каждый вечер.

Вслед за Ксантой я вышла через боковую дверь, которой раньше не замечала. Мимо пролетела скорая. Я уже собралась перейти улицу, но Ксанта так и стояла на тротуаре, глядя на меня.

— В чем дело?

— Ты только что перекрестилась?

Я почувствовала, что краснею.

— Ну да. Такая у меня привычка.

— Какая милота!

Захотелось послать ее куда подальше.

— Извини, получилось как будто свысока, — спохватилась она.

— Все в порядке.

— Я имела в виду, это хорошая привычка.

— Вообще-то я не то чтобы верующая.