Снег в июле - [90]

В перерыве все выходят из аудитории, они остаются. Она пробует объяснить, но он спорит, размахивая рукой: «Что же заставляет железо работать именно на растяжение?» — «А ну покажи, — она ловит его руку. — Снова поморозил?» Он неловко прячет руки под стол: «Кладка, Ганна, ничего не поделаешь. За смену тысячу кирпичей нужно взять и уложить в стену». — «Мне нравятся твои руки, хотя и помороженные», — говорит она.

Но вот десять вечера, кончаются занятия. В раздевалке, надев элегантную шубку, она быстро прощается: «Извини, меня ждут». Он надевает старую шинель на рыбьем меху и тоже выходит. Падает снег. Все кругом укрыто белым слоем, только у входа свежие следы машины — очередной поклонник увез Ганну.

В общежитии он долго разглядывает свои руки. Чего она нашла в них? Странно, обычные рабочие руки, жилистые, большие, да еще с приплюснутым большим пальцем, как обычно бывает у каменщиков. Смеется, наверное! Он посмотрел на себя в зеркало: худое, коричневое от загара лицо. Пожал плечами: ничего интересного. Еще раз заглянул… Только, может быть, глаза. О них говорила его подсобница.

…Кладет и кладет он в стены кирпич, летит и летит время — вот уже весна. Как-то после занятий Ганна предложила ему пойти погулять. «Погулять? — удивился он. — А ухажеры?» Ганна рассмеялась: «Сегодня выходной день». Они вышли вместе. Ганна в светлом красивом пальто, он в той же старенькой шинели.

В тот весенний вечер первый раз большая белая птица коснулась его лица крылом — Ганна сказала, что любит его… Он не захотел переезжать к ним на квартиру, стыдился старой шинели, своей неустроенности. И все шло по-прежнему, снова за ней приезжала машина.

Удачи пришли сразу: он защитил дипломный проект, получил отдельную квартиру и, как ему казалось, главное — наконец понял, почему в плите железо растягивается, а бетон сжимается. В этот вечер машина ушла без Ганны, они поехали трамваем. Он с гордостью ввел ее в свою квартиру. Она долго смеялась, рассматривая узкую железную кровать, две тумбочки, наспех окрашенные белой краской, круглый, видавший виды стол, покрытый новой, отчаянно пахнувшей клеенкой, и четыре зеленые табуретки.

Он и сейчас помнит, как она покусывала губы. «Ты не обижайся, Петр, — звонко, звонко смеялась она, — все есть, что нужно любящим. Особенно мне нравятся табуретки. Только почему… а-ха-ха!.. почему они зеленые?» Она присела на табуретку, а он смущенно стоял посередине комнаты, понимая, что поспешил, нужно было подождать месяца два, купить хорошую мебель. Выручил звонок, первый звонок в его квартиру… Как известно, круглый стол торца не имеет, и все же ребята из его бригады нашли главное место: напротив окна сели Петр и Ганна, остальные стали вокруг стола. Олег, студент четвертого курса строительного института, одетый с иголочки, принял на себя обязанности тамады. Прежде всего он объяснил: стоят они не потому, что нет стульев, а так принято на больших приемах. Сейчас именно большой прием: их друг, каменщик первой руки, который даже с закрытыми глазами и без шнурки может класть кирпич, закончил техникум — раз, новоселье у него — два, а третье — Олег галантно поклонился Ганне — он хочет представить бригаде подругу каменщика первой руки. Начались танцы. Тамада стоял посередине комнаты с часами, а Ганна с лукавым хохотком по очереди танцевала с парнями его бригады.

Многое уже стерлось в памяти, но очень ясно он помнит печальные глаза подсобницы Оли, худенькой симпатичной девушки. Она отказалась танцевать, вскоре исчезла.

Снова, когда он работал во вторую смену, за Ганной приезжала машина. В первый раз, когда Петр заметил ей, она удивилась: неужели он хочет, чтобы она в его отсутствие только и делала, что любовалась зелеными табуретками.

Приходили ее подруги. Ганна с лукавым хохотком показывала своеобразную меблировку квартиры, представляла Петра, не забывая добавлять, что он работает каменщиком.

Он взял деньги, отложенные на покупку пальто, занял у ребят. Когда Ганна пришла с работы, увидела новый гарнитур. Она удивленно стояла посреди комнаты. «А зеленые табуретки?.. Жалко, я буду по ним скучать». Не проявила она особой радости, когда Петра назначили прорабом. Много позже он понял, что табуретки и муж-каменщик — это, с точки зрения Ганны, определенный стиль.

Уходя, Ганна сказала, что продолжает любить его…

Позвонил телефон. Самотаскин, задумавшись, не сразу снял трубку. Нина наблюдала за ним. Он как-то переменился, сейчас не был похож на забитого, озлобленного прораба, каким она его помнила. Похудел, устал — это верно, вместе с тем держит себя уверенно и по телефону отвечает спокойно и твердо.

— Петр Иванович, вы, наверное, уже забыли, о чем я вас спросила?

Он улыбнулся:

— Извините, задумался… Вопрос помню, но мне трудно на него ответить. Приносить людям радость — это, конечно, счастье, как вы сказали. Но прежде всего и главное, думаю, — нужно любить свою работу. В любой работе рядом с большим есть и неприятные мелочи: ведра с краской, непорядок на площадке, рукавицы, которые износились раньше срока, и еще многое другое.

Она удивленно посмотрела на Самотаскина. О чем он говорит? Азбучные истины проповедует. Нет, в какое кресло его ни сади, он был и останется прорабом. Досадливо сказала: