Снег в июле - [87]

Но когда выходит из метро, снова в голову тихонько забирается мысль о «гибкости». М-да! Он должен был по-настоящему поддержать Самотаскина, сказать, что Самотаскин годится на управляющего не в другом тресте, а в их…

Уже трест.

— Мое почтение, Леонид Сергеевич! — приветствует его водитель. Костя стоит, опираясь на машину, поигрывая цепочкой с ключами.

— Здравствуйте, — холодно отвечает Северов.

— Леонид Сергеевич…

— Снова вопросы на международную тематику? — насмешливо спрашивает Северов.

Костя принимает смущенный вид.

— Нет, что вы. Зачем отвлекать вас от дел. Извините, конечно, я хотел только сказать, что оперативка уже заканчивается.

— Не может быть! — Северов быстро поднимается по лестнице.

Костя только усмехается, поддел-таки он секретаря. Кто следующий? Костя поигрывает ключиками. Потом вспоминает разговор с управляющим и с досадой сует ключи в карман. Какого черта он сунулся с монтажом. Как тут быть? И еще думает, что если бы все же сделался монтажником, этот чванливый секретарь начал бы его уважать. Как же, ведь Костя стал бы рабочим «от станка», а не каким-то шофером персональной машины, то есть «обслуживающим персоналом». Но дураков нет! Сказал он управляющему, не сказал — это не имеет значения — конечно, он остается шофером.

Северов быстро идет по коридору. Вот если бы его сейчас увидел Бодрячок, тот был бы доволен. Ведь радиофизкультурник всегда требует от Северова ходить быстрее.

В кабинете полно людей: начальники стройуправлений Федоров, Потапов, Москалев; от СУ-32 Руслан Олегович, замуправляющего Гуров, главный инженер Лисогорский и субподрядчики, в еще невиданном, на таком сравнительно скромном совещании, ранге управляющих трестами; каждый с плановиком и помощником.

Северов, бормоча извинения, неловко пробирается на свое место, наступая на ноги, толкая портфели, которые, по современным обычаям, открытые стоят на полу (стоит только опустить руку, и вытащишь нужную бумажку).

Говорит управляющий электромонтажным трестом Борис Александрович Морозов, моложавый элегантный мужчина. Его уже года три прочат на выдвижение, кажется, заместителем в главк. И хотя он все еще работает в тресте, ожидаемое выдвижение придает Морозову уверенность: обращается он ко всем на «ты» и в голосе его нотки снисходительности.

— Так я, Самотаскин, все твои просьбы или, если хочешь, предложения принимаю. Шестой корпус начинаем десятого, седьмой — через декаду. Кабель проложим, — он смотрит на бумажку, — десятого и две подстанции смонтируем в срок… Пиши, пиши, Малинин, — приказывает он своему плановику, — и не удивляйся. Все его сроки, — он показывает на Самотаскина, — считай, согласованы. По правде говоря, нам надоело слушать крики и угрозы его предшественника. Вроде наконец среди генподрядчиков и приличные люди начали появляться… Вопрос только к тебе, Самотаскин, если разрешишь, каверзный.

— Пожалуйста.

— Остаешься ты тут или я для кого другого стараюсь? — Морозов снисходительно оглядел присутствующих. Вот, мол, какой скоро будет у вас заместитель начальника главка. Рубаха-парень!

Северов видит, как неприятен этот вопрос Самотаскину. Тот несколько минут молчит.

— Не знаю.

— Как так не знаешь? Да ты не скрытничай, тут же все свои. Разве Сергей Сергеевич еще не решил? Странно… Совещание проводишь. Я бы на твоем месте сейчас на солнышке грелся, ждал звонка.

Самотаскин поднимается:

— Совещание закончено. Благодарю управляющих трестов за помощь.

Все встают, кто с любопытством смотрит на Самотаскина, кто с сочувствием, кто со скрытым злорадством.

Морозов подходит к Самотаскину.

— Съел, значит, тебя Важин с потрохами. — Он протягивает руку. — Тот кого угодно съест. Да ты, я вижу, спокоен, не переживаешь. Молодец!

Морозов, словно позируя перед телекамерой, дольше, чем следует, жмет руку Самотаскину. Наверное, все же придет день, когда он сядет в главке. Пусть все эти работнички, они ведь будут ему подчинены, знают, что Морозов смелый человек.

— Ну, бывай, — Морозов наконец отпускает руку. Он пристально смотрит на Самотаскина. Что тут еще следует сказать? Ага! — Жалко. Мы с тобою хорошо работали.

Самотаскин садится за письменный стол и спокойно берет бумаги. Но когда все выходят и Северов подходит ближе, он замечает, как трудно сейчас Самотаскину. Большие жилистые руки бессильно лежат на столе, под глазами тени, очень похудел… Северову вдруг становится жалко управляющего — говорят, одинок, ушла жена. Что он делает длинными вечерами, кто помогает ему?

— Петр Иванович! — мягко говорит Северов. — Что нужно сделать?

Самотаскину неприятно и показное удивление Морозова, а сейчас этот Северов, с его жалостливыми глазами, с запоздалым вопросом. Что сделать? Об этом нужно было думать раньше, на встрече у начальника главка. Сейчас ему хочется побыть одному, и он сухо произносит:

— Я был бы обязан, если б впредь вы не опаздывали на совещания.

Северов бледнеет, быстро выходит.

Сквозь высокие окна кабинета не видно улицы, домов, несущихся машин, светофоров, у которых с каждым годом увеличивается число глаз, проводов, подвешенных над улицами для троллейбусов, освещения, для реклам, лозунгов; не видно деревьев, втиснутых в асфальт и оконтуренных железными решетками, чтобы, не дай бог, был заметен пятачок голой земли; вывесок не видно скучных-прескучных: «Продукты», «Хлеб», «Ремонт аппаратуры»; реклам не видно — молодой человек со стыдливой улыбкой уверяет об интересной профессии вагоновожатого… Кого еще не видно? Ну, голубей, они уже вроде не птицы, ходят себе, бродят вперевалочку. И наконец, людей не видно: сотен, тысяч, десятков тысяч…