Снег в июле - [86]

— Пойду я, наверное, на монтаж. Не век же баранку крутить.

Он увидел, как оживилось лицо управляющего. Но, сказав это, Костя сразу пожалел. В таких вещах, а особенно такому человеку, как Самотаскин, авансы давать опасно. С чего он так разошелся? Монтаж! Ничего себе. Это что — в мороз, дожди, жару вкалывать на открытой площадке, гнать из себя душу?..

— Правильно поступаете, — одобрительно заметил управляющий. — Я помогу вам.

Костя подкатил к тресту. Именно сейчас ему представилась возможность все узнать. Он мог запросто спросить, остается ли управляющий в тресте или уходит, и Самотаскин просто обязан будет ответить.

Управляющий открыл дверцу машины. «Ну что ж ты, лопух эдакий! — говорил себе Костя. — Спрашивай скорее!»

Самотаскин пошел не сразу, как делал обычно, наклонился к открытому ветровому оконцу:

— Зайдите ко мне через час, оформим переход на монтаж.

— Хоро…шо, — только и мог вымолвить Костя.

Северов не спешил. Чего спешить? Вчера он работал допоздна, готовил отчет. Значит, имеет право утром немного задержаться, а оперативки с субподрядчиками — они обычно проводились первого числа каждого месяца — не будет. Хоть никак не предугадаешь поступки Самотаскина, но совершенно ясно, что тот не будет проводить ответственное совещание, ведь в любой момент может позвонить начальник главка и сказать, что Самотаскин уже не управляющий.

Северов даже помирился с Бодрячком, сделал под его команду несколько взмахов руками. Правда, когда Бодрячок потребовал «десять раз руками коснуться пола», Северов только усмехнулся, пригрозил вслух: «Будешь надоедать — выключу!»

Испугался ли Бодрячок или зарядка уже заканчивалась, но он примирительно скомандовал перейти на медленную ходьбу.

— Вот это другое дело! — Северов стал неторопливо шагать вокруг стола.

Со столом у них тоже вышел конфликт. Бодрячок требовал на время зарядки освободить центр комнаты, но Северов заявил, что не будет каждое утро переставлять тяжелый стол, а сдвинуть его к стене напостоянно не хотелось, привык, когда стол находится под люстрой. Ясновидящий Бодрячок, что ли? Вот сейчас напомнил — Северову показалось, именно ему — обязательно освободить центр комнаты.

В заключение Бодрячок предложил медленно поднять руки вверх (это пожалуйста!) и сладко попрощался, заявив, что очередной урок гимнастики в десять утра.

Северов только усмехнулся. Забыв, что ставил под сомнение оперативку, он разъяснил радиофизкультурнику: на совещании кричат и радио не будет слышно.

По дороге Северов не спешил. Он еще раз обстоятельно обсудил сам с собой встречу в главке. Мог он промолчать, когда судьба Самотаскина, как говорится, повисла на ниточке (между прочим, довольно странное выражение, как эта самая ниточка крепится к судьбе?). Мог, запросто. Но он, рискуя пойти на конфронтацию (тоже странное слово, но заменить его обычным «обострение» — не то!) со всемогущим Важиным, вступился за Самотаскина. И совесть у него чиста, и не пилит он себя, как обычно в последнее время, что не выполнил свой секретарский долг. Выполнил, Леонид Сергеевич, выполнил! Правда… Что правда? Снова начинаешь? Конечно, немного вильнул в сторону, заявив, что Самотаскин свободно может работать управляющим, но… но, в другом месте.

Ага, уже метро!

…Так что? Очередное обвинение? Он как секретарь не был полностью принципиален. Что это значит? Почему? Разве люди, даже на больших постах, так уж всегда идут напролом, не должны быть гибкими?

Подошел вагон. Он входит и боязливо посматривает на сидящих. Опять кто-нибудь вскочит, уступит ему место, и он, стыдясь, вынужден бормотать благодарность, в то время как ему очень не хочется быть на положении немощного старичка. Ага, вон юнец черноволосенький, уже спрятал в портфель книгу, сейчас вскочит… Э, нет, батенька! Мы в сторону-сторону, к двери, нам вроде нужно выходить. Северов косится на черноволосенького, тот успокоился, снова взялся за книгу.

Так о чем мысли-то? Ага, вильнул, значит, он немного в сторону не потому, что побоялся Важина, дело тут совсем в другом, в «гибкости»… Ох и стервой он стал! Мало что ведет себя трусовато, еще хочет себя оправдать.

— Вы выходите? — Сзади резкий женский голос.

— Да-да! Ах, нет-нет, пожалуйста!

Он уступает дорогу и снова боязливо косится на черноволосенького. Тот кладет книгу в портфель. Северов пугливо, бормоча извинения, снова проталкивается к двери.

— Вы выходите? — Снова резкий голос.

— Да-да… Ах, нет-нет!

— Не понимаю: «да-да» или «нет-нет»?

Северов поворачивает голову. Молодая женщина, совсем молодая! Откуда эта резкость? И тут он замечает: в каждой руке она держит по авоське, килограммов по шесть. Мешочки, правда, модные, авоськами не назовешь, один рекламирует автомашины «Мерседес», на другом какая-то компания выпивает в лесу. Но женщине, видно, от этого не легче. Вот так утром, по дороге на работу, она закупает продукты, а вечером с тяжелыми сумками едет домой.

— Выхожу, — мягко говорит Северов, хотя ему ехать дальше.

Женщина бросает на него ледяной взгляд. Он выходит, садится на другой поезд и два перегона думает о женской судьбе. Что-то тут не так. Конечно, равноправие вещь хорошая, но оно должно сочетаться с равными обязанностями. Он весьма охотно обдумывает вопрос со всех сторон, тем более что тут его, секретарской, вины вроде нет.