Снег в июле - [84]

Архитектора Романова на работе не было. Оказывается, он заболел. Ах ты боже мой, разволновался вчера, бедненький. Уже у выхода табличка: «Руководитель мастерской Борис Борисович Незнамов». Чтобы хоть как-то выполнить намеченное, она толкает дверь.

Два стола. За одним — худощавый, пожилой человек, за другим — худощавый, пожилой человек. Нина знает, что начальство можно определить по величине стола, но столы одинаковы; по числу телефонов, но на каждом столе стоит по зеленому телефону…

— Борис Борисович! — она подходит к столу, который стоит справа. — Вчера ваш архитектор Романов участвовал в комиссии по приемке дома номер четырнадцать…

— Ну! — произнес товарищ, все так же смотря в окно.

— Дом был незакончен.

— Ну!

Нина пожала плечами:

— Признаться, я не понимаю, что значит ваше «ну»? Кроме того, разве у зодчих не принято предлагать посетителям стул?

— Садитесь! — товарищ, что писал, показал ручкой на стул.

— Пожалуйста, — добавила Нина.

— Пожалуйста, — произнес пишущий товарищ. На этот раз он посмотрел на Нину.

Взгляд его был острым. Нина аккуратно села на стул, ей почему-то показалось, что она уже уволилась из мира гремящих ведер и краскопультов и вот пришла наниматься на работу. Пересилив себя, спросила:

— Так это бы Борис Борисович? — Так как он не ответил, продолжал писать, Нина решила перейти в наступление. — Я бы не сказала, что у меня много времени.

— С кем имею честь? — спросил он, отложив в сторону ручку.

— Прораб того самого дома, который вчера принял ваш Романов. Кругликова Ника Петровна.

— Ах вот как!

— Да, вот так!

— Наверное, моему, как вы выразились, Романову было вчера нелегко.

— Думаю, что вашему Романову нелегко работать в мастерской, если вы — Борис Борисович.

Он усмехнулся:

— Сейчас мы все установим. — Он нажал на клавишу репродуктора. — Попросите ко мне Романова.

— Мне сказали, что Романов болен, — предупредила Нина.

Руководитель снова взялся за ручку. Минуты через три в дверь постучали, в комнату вошел Романов.

— Звали, Борис Борисович? — на его лице была привычная улыбка, утверждавшая, что все в мире хорошо, точнее в мастерской, еще точнее — у него, Романова. Но тут он увидел Нину. — Вы?.. Э-э-э!

— Вы знакомы? — усмехнулся Борис Борисович. Он показал на Нину очень маленькой, сухонькой рукой.

— Э-э… очень приятно…

— Нина Петровна утверждает, что вы вчера приняли незаконченный дом.

— Да-а-а, но я…

— Ведь вчера я давал вам читать статью? Давал или не давал?

— Э-э-э, давали, но…

— Вы заявили, что дом не примете. Так или не так?

— Э-э-э, заявил, но…

Нине вдруг становится жалко Романова точно так же, как перед этим Возникова. Конечно, они трусы, самые настоящие, но пойди вон поборись с этим сухоньким руководителем мастерской.

— Насколько мне помнится, Романов отказывался подписать акт о приемке дома. Но вам позвонил Важин… — Фу, как трудно смотреть в глаза руководителю мастерской! Чего он все время усмехается. Бедный Романов! — И вы приказали Романову принять дом.

Руководитель мастерской ничуть не смущается. Э, сколько раз в жизни его так припирали к стенке! Кажется, вот-вот он уже не главный тут и вообще уже не архитектор. На пенсию его! Много людей, его знакомых архитекторов и строителей, еще жаждущих работать, ибо в работе была их вся жизнь, вынуждены были уйти. Их провожали цветами, милыми улыбками, подарками, но боже, как это все было горестно для них. Он выстоял перед всеми наскоками, а сейчас эта пичужка… Смешно, право! Но в чем дело? Первый раз в его очень длинной жизни прораб восставал против приемки дома. Это просто интересно.

— Да, я дал такое приказание Романову. — Руководитель мастерской, все так же усмехаясь, смотрит на Нину. Ну, что пичужка сейчас скажет?

Она молчит. Если б этот сухой старикан вилял, можно было бы его уличить и потом с честью выйти из комнаты, может быть, даже хлопнув дверью (слегка!), но он и не думает вилять. Может быть, пожать плечами (мол, о чем тут с вами говорить) и тоже выйти из комнаты, конечно, хлопать дверьми уже не придется. И вдруг она вспоминает свой спор с архитекторами в Минске. Именно вот такие, как этот Незнамов, виноваты в том, что и снаружи, и внутри дома плохие. И она говорит ему это прямо в лицо: о Невском проспекте, о стариках в Минске, которые не пожелали разговаривать со строителями. Нина с радостью видит, как на его худом лице исчезает усмешка. Тогда она в завершение рассказывает о молодой женщине, которая пришла к ней с ребенком вчера утром, как эта женщина была счастлива, получив ордер на квартиру, и как будут клясть строителей новоселы выше четвертого этажа, где отделку схалтурят. И еще что-то очень злое она говорила, что накопилось за все трудные дни.

Прервал ее смех — смеялся другой старикан, которого она вначале приняла за руководителя мастерской.

— Да-а… а-ха-ха… а-ха-ха!.. Кто же тебя так драил, Борис Борисович, в последний раз? Даже не припомню. Кажется, еще до войны Щербаков за твои модные дома.

Руководитель мастерской молчал, застыл Романов, кашлял от смеха старикан у окна.

Нина поднялась.

— Пошла я, — мирно произнесла она. — Всего вам. Если что лишнее сказала, извините.