Снег в июле - [29]

Тут звонок. Через две минуты вызывают меня к директору. Тот толковый был, из производственников. Рассказал я ему, как все было. Он подумал, подумал:

— Может, ты и прав, Кусачкин. Только по программе у нас расчет железобетонных конструкций полагается. Отменить не могу. А вот бухгалтерию… несколько лекций дам обязательно.

Много у нас еще формального в жизни. Она, эта формальность, как ржавчина. Если б меня спросили, сделал бы я для производственников специальный класс и назвал бы его «прорабским», просто, без фокусов — прорабским. И учил бы там только тем предметам, которые действительно нужны на стройке. Может, и годишко сбросил бы в этом классе за счет сокращения ненужных предметов…

Эх, снова отвлекся! Закончил я техникум и диплом защитил на тему «Монтаж двадцатиэтажного дома». Стал техником, многое начал понимать, многое увидел, на что раньше не обращал внимания… И все мой прораб! Вот почему, уважаемый, встречу с Петром Ивановичем, который меня человеком сделал, событием считаю. Понятно это вам?

В приемной треста сидела секретарша, худая, серая какая-то. Лицо у нее испуганное, волосы кое-как закручены сзади в узел. Увидела меня, вскочила, решила, что я без спроса пойду к управляющему.

Э, нет, миленькая, я, как перешел на бумажную работу, приемы все изучил. Первым делом нужно успокоить секретаршу, мол, у меня и в мыслях нет нарушать порядок; потом, заметьте это обязательно, пошутить следует. Секретарша будет внутренне сопротивляться, но ты не спеши, подбери еще шутку по ее характеру. Вот когда она не выдержит, рассмеется, тогда иди в кабинет смело — секретарша не задержит.

Сейчас я так повел дело:

Я. Ну что, мамаша, занят управляющий?

ОНА (волнуясь). Да-да, занят!..

Я. Ясненько! Значит, так: сейчас занят, потом сразу обедать пойдет, после обеда в главк вызывают. Так?

ОНА (такое начало сразу сбило ее с толку, каким-то странным шепотом, уважительно). Да-да. Только обедать он не пойдет…

Я. Значит, сразу в главк?

ОНА (не замечая подвоха). Да-да, уезжает…

Я (подпуская улыбочку). А завтра целый день оперативные совещания? Так, мамаша?

ОНА. Да-да, совещания!

Я. А послезавтра…

Секретарша, видно, из всех сил пробовала удержаться, но тихонько-тихонько засмеялась. Все! Можно считать, что дверь кабинета управляющего разминирована.

Но я ошибся: когда уверенно шагнул к кабинету, она выскочила из-за стола и, встав перед дверью, волнуясь, заговорила:

— Постойте… боже мой!.. как же вы! Разве можно без доклада?

Редкий случай! Видно, этот проклятый Поляков, когда наставлял меня, как вести себя с секретаршами, скрыл такой вариант. Ну, ничего, это и еще многое другое ему припомнится.

Несколько секунд мы стоим друг против друга. Наконец я нашелся, сделал шаг назад и в том же уверенном тоне сказал:

— На посту значит, мамаша. Ясненько! Тогда вот что, скажите вашему управляющему, что, мол, я, заказчик, отказываюсь принимать его корпус номер четырнадцать… Запомните? Четырнадцать. Мол, он, заказчик, то есть я, считает, что на корпусе сдачей и не пахнет. На крыше плиты только-только положили, отделка дошла лишь до второго этажа, сантехники…

Мне вдруг стало ее жалко — такой она показалась перепуганной, я снисходительно сказал:

— Ладно, не буду перечислять, все равно забудете. Только передайте, что он, ваш управляющий, мне-то не очень нужен. Потому что корпус сдает он, а я принимаю…

Я отошел от двери и про себя рассмеялся, представив, как управляющий, бросив все дела, ни жив ни мертв выскочит в приемную; как упрашивать меня станет, а когда я откажу, будет звонить Мирону Владимировичу; и как мое начальство на очередной оперативке поставит меня в пример остальным, а этот пижон Поляков будет губы кусать, криво улыбаться: «Вот ведь прорабишка несчастный, снова выскочил вперед».

— Ладно, мамаша, докладывайте! — Я изобразил на своем лице заключительную и самую насмешливую улыбку. — Служба, понимаю. Только ругать вас будет управляющий. Ух, жучить будет!..

Секретарша, вконец обеспокоенная, открыла дверь и тихонько проскользнула в кабинет. Жалко, конечно, — управляющий выругает ее. Но что я могу сделать?

В углу приемной стояли большие часы. Таких я еще не видел. Маятник длиной метра полтора двигался медленно, словно нехотя. Часы, как я понял, были старинные. Да, когда-то не спешили (это я в приемной так подумал, а теперь вот, вечером, когда пишу записки, рассмеялся: секунда-то есть секунда — и сейчас, и в старину).

Под стать часам на стене висел большой календарь. С тех пор как на свою работу бумажную перешел, заметил я, что такие календари во всех приемных, начиная от управляющего трестом и выше, висят. Мода такая стала, что ли? На нем рисунок огромный, а циферки, то есть для чего, собственно, и создан календарь, маленькие-маленькие, прямо через лупу рассматривать нужно. Рисунок чудной какой-то: престарая извозчицкая коляска, лошади нет, а рядом с колесом мопс кудлатый сидит и смотрит так жалобно, даже за сердце хватает. Что оно значит, эта покинутая коляска с собакой?..

Секретарши все нет. Подошел к окну, выглянул на улицу. Матка-боска! Как говорит при прощании моя знакомая Лина, удивленно разглядывая меня. У нее в пятом колене прапрапрадед поляк. Так она слов десять польских выучила и козыряет ими… Было двенадцать часов, время «пик», когда командированные, а их в Москве миллион, в ожидании вечернего приема у начальства (почему-то командированных принимают только вечером) вышли размяться на улицу. Просто приезжие, а их в Москве, считай, еще миллион, вышли на рекогносцировку: что в магазинах, можно ли приобрести билетик в Большой, на Таганку или хотя бы в Оружейную палату; рабочие-отделочники, ремонтирующие дома, а в центре всегда ремонтируют, в спецовках, испачканных краской, бегут, прижимая к груди буханки хлеба; в это время на улицах особенно много машин…