Снег - [118]

– Опять будут беспорядки! – сказал Ка.

– Об этом не беспокойся! Сейчас у нас есть военная сила.

– Да ведь и Кадифе не согласится, – сказал Ка.

– Мы знаем, что Кадифе влюблена в Ладживерта, – сказал Сунай. – Если Кадифе откроет голову, я сразу отпущу Ладживерта. Они вместе убегут куда-нибудь далеко и будут счастливы.

На лице Фунды Эсер появилось покровительственное и нежное выражение, свойственное добросердечным тетушкам, радующимся за счастье сбежавших вместе молодых влюбленных из турецких мелодраматических фильмов. Ка на какой-то миг представил себе, что с той же нежностью она могла бы отнестись и к его отношениям с Ипек.

– И все же я сомневаюсь, что Кадифе сможет снять платок во время прямой трансляции, – помолчав, сказал он.

– Мы подумали, что в создавшейся ситуации один ты сможешь ее убедить, – сказал Сунай. – Для нее заключить с нами сделку все равно что заключить сделку с самым большим дьяволом. Между тем она знает, что ты признаешь правоту девушек-самоубийц. И еще ты влюблен в ее старшую сестру.

– Нужно убедить не только Кадифе, но и Ладживерта. Но сначала нужно поговорить с Кадифе, – сказал Ка. Из головы у него никак не выходила простота и грубость фразы «И еще ты влюблен в ее сестру».

– Все это ты сделай так, как тебе хочется, – сказал Сунай. – Я предоставляю тебе широкие полномочия и военную машину. Ты можешь заключить сделку и выдвинуть любые условия, какие тебе захочется, от моего имени.

Наступило молчание. Сунай заметил, что Ка задумался.

– Я не хочу вмешиваться в это дело, – сказал Ка.

– Почему?

– Возможно, потому, что я трус. Я сейчас очень счастлив. Я не хочу становиться мишенью для сторонников шариата. Скажут, что этот атеист устроил так, чтобы Кадифе открыла голову и чтобы студенты на это смотрели, и даже если я сбегу в Германию, однажды вечером они застрелят меня на улице.

– Сначала убьют меня, – с гордостью сказал Сунай. – Но мне понравилось и то, что ты назвал себя трусом. И я тоже из трусов, поверь мне. В этой стране выживают только трусы. Но, как и все трусы, любой человек все время представляет себе, что однажды совершит что-нибудь героическое, не так ли?

– Я сейчас очень счастлив. Я вовсе не хочу быть героем. Мечта о героизме – утешение несчастливых людей. Вообще-то, такие, как мы, либо убивают кого-нибудь, считая, что совершили героизм, либо убивают себя.

– Хорошо, но разве ты в глубине сознания не понимаешь, что это счастье долго не продлится? – упрямо спросил Сунай.

– Зачем мы пугаем нашего гостя? – спросила Фунда Эсер.

– Никакое счастье долго не длится, я знаю это, – сказал Ка осторожно. – Но я не собираюсь давать повод убить себя, совершая героический поступок из-за этой преждевременной вероятности стать несчастливым.

– Если ты не станешь в этом участвовать, то тебя убьют не в Германии, а здесь! Ты видел сегодняшнюю газету?

– Там пишут, что я сегодня умру? – спросил Ка, улыбаясь.

Сунай показал Ка последний номер газеты «Серхат шехир», который он видел вчера вечером.

– «Безбожник в Карсе!» – с театральной интонацией прочитала Фунда Эсер.

– Это вчерашнее первое издание, – сказал Ка уверенно. – Потом Сердар-бей решил сделать новый выпуск и исправить положение.

– Он не выполнил своего решения и утром распространил первое издание, – сказал Сунай. – Никогда нельзя доверять словам журналистов. Но мы тебя защитим. Сторонники шариата, которым не хватает сил, чтобы справиться с военными, первым делом захотят убить атеиста, прислужника Запада.

– Это ты велел Сердар-бею написать эту статью? – спросил Ка.

Сунай бросил на него полный обиды взгляд, подняв брови и поджав губы, словно честный человек, которого оскорбили, а Ка заметил, что он очень счастлив оттого, что находится в положении сметливого политика, занимающегося мелкими интригами.

– Если ты дашь слово охранять меня до конца, то я буду посредником, – сказал Ка.

Сунай пообещал и, обняв, поздравил Ка с тем, что он вступил в ряды якобинцев, сказал, что два телохранителя никогда не будут отходить от Ка.

– Если понадобится, они тебя и от самого себя защитят! – горячо добавил он.

Они сели, чтобы поговорить о деталях посредничества и о том, что нужно сделать, чтобы убедить Кадифе, а также выпили ароматный утренний чай. Фунда Эсер была так рада, словно к театральной труппе примкнул знаменитый блестящий актер. Сунай немного поговорил о силе «Испанской трагедии», но Ка совершенно об этом не думал, он смотрел на удивительный белый свет, лившийся с улицы сквозь высокое окно швейного ателье.

Уходя из ателье, Ка увидел, что к нему приставили двух огромных вооруженных солдат, и испытал разочарование. Ему хотелось, чтобы по меньшей мере один из них был офицером либо шикарно одетым полицейским в штатском. Он видел однажды известного писателя, который выступил на телевидении, сказав, что турецкий народ – дурак и что он сам вовсе не верит в ислам, а рядом с ним были шикарно одетые и подготовленные телохранители, которых в последние годы его жизни предоставили ему власти. Они не только несли его сумку, но и торжественно открывали дверь перед ним, что, как верил Ка, известный писатель-оппозиционер заслужил, а также держали его под руку на лестнице и ограждали его от слишком любопытных почитателей и врагов.