Снайперские дуэли. Звезды на винтовке - [22]
Каждому полагалась половина котелка жидкого, но горячего борща или супа. Некоторые делали себе из этого два блюда: сначала выпивали с хлебом жижу, а гущу оставляли на второе. В крышку котелка наливался горячий чай. Порой заваркой ему служил пережженный в печурке сухарь.
Утром я был разбужен дежурным по роте:
— Пора, Николаев, вставай!
— Что, уже? Какой приятный сон ты прервал! Мать во сне видел. Покупали мы с ней ржаные лепешки — горячие, пахучие…
— Попробовать-то успел? — спросил дежурный.
— Да ты же не дал, — ответил я, снова закрывая глаза в надежде, что сон повторится. Но заснуть мне разводящий так и не дал — растолкал:
— Кончай ночевать, Николаев, фашиста проспишь!
Я моментально вскочил на ноги.
Было около четырех часов утра. Выйдя из пропахшей дымом и горькой копотью землянки, я с удовольствием глотнул чистого зимнего утреннего воздуха. Раздевшись по пояс и прихватив за бруствером цинковой коробкой из-под патронов чистого снега, наскоро помылся. Окончательно проснувшись после этой процедуры, я совсем бодрым вернулся в землянку. Надо было торопиться и прийти на место раньше гитлеровца.
Подогрев на печурке вчерашний обед, я торопливо покончил с едой. НЗ — стограммовый, похоже, еще довоенный сухарь взял с собой. Теперь можно было собираться и в дорогу. Я прежде всего заново перебинтовал чистой марлей свою винтовку. Потом, скинув сапоги, проделал все, что говорил вчера Васильев: намазал жиром ноги, надел шерстяные носки, подаренные кем-то, обернул их газетой и намотал по паре портянок. Сапоги надел другие, специально принесенные Дудиным, — на два номера больше, чем мои. «Главное, чтобы ноги были в тепле», — всегда говорила мне мать. «Главное, чтобы у солдата портянки были правильно намотаны», — учили в армии. Так что за «главное» я теперь не беспокоился. Полушубков, как и валенок, у нас в то время еще не было, поэтому оделся я, как обычно, в шинель поверх ватной куртки и таких же брюк. Завершил свою экипировку белым маскхалатом.
Выслушав кучу полезных советов от своих друзей, я торопливо попрощался с ними: «Пора, не опередил бы меня фашист!»
Ориентировался я на местности неплохо — привычка разведчика, а потому быстро нашел свою «военную тропу». От боевого охранения до своего НП я полз буквально под снегом. Добравшись до места, как можно удобнее устроился. Дослав в патронник патрон, положил винтовку на приготовленные с вечера рогатульки. Теперь у меня все было готово для встречи с противником, оставалось терпеливо дождаться рассвета. Сегодня мне предстояло сделать один-единственный выстрел. Или совсем ни одного. Могло быть и так…
Скоро совсем развиднелось, стали хорошо просматриваться очертания обороны противника. Теперь я глаз не спускал с того места, откуда должен был появиться немецкий снайпер. Однако и вокруг приходилось смотреть в оба — не изменилось ли что со вчерашнего дня в обороне. «Пришел в засаду — прежде всего осмотрись вокруг себя. Что заметил нового — все внимание туда!» — постоянно напоминал я своим ученикам, так поступал и сам. Но сегодня не только за противником, за собой смотреть придется строже: не кашлянуть бы ненароком, не чихнуть, не шмыгнуть носом. Даже дышать придется аккуратней, «под себя», осторожно выдыхая воздух в снег: на таком морозе пар изо рта сразу же выдаст тебя противнику.
То, что передо мной опытный враг, можно было не сомневаться, как не надо было сомневаться в том, что он уже на месте. «Перехитрил-таки, подлец, пришел раньше меня!» — подумал я, когда рассвет уже наступил.
Глаза мои от непрерывного наблюдения через оптический прицел в одну точку стали слезиться. Мешали ветер, дувший прямо в лицо, да мороз. Я непрерывно смахивал слезу, стараясь особенно не шевелиться. Уже окоченели пальцы правой руки, постоянно готовые к бою. И меня стало беспокоить, сумею ли я, когда будет нужно, произвести прицельный выстрел. Я понимал, что в подобных дуэлях раненых не бывает, — снайпер, как сапер, ошибается только раз.
А время неумолимо текло. Прошло уже часа три, как я лежу тут, а с той стороны ни звука, ни движения. «Ну где же ты, чертов фашист? Покажись хотя бы на мгновение!» — шептал я окоченевшими губами. Вчера по слишком пышной фигуре под маскхалатом я догадался, что немец мой экипирован отменно. И горб на спине — наверное, термос запрятан под халатом. «Эх, термос, бы сюда с горячим чаем! — подумалось мне. — И руки бы погрел, и душу. Нет, лучше бы кружечку домашнего, круто заваренного, душистого чайку, сладкого, да еще бы с пирогом!..» — мечталось мне. И еще всякие разные мысли о доме полезли мне в голову, чуть ли не вся жизнь пронеслась перед моими глазами. Вспомнились Тамбов, дни праздников и мать, до рассвета хлопотавшая над немудрящими пирогами. Как она там сейчас без меня управляется? Трудно ей, наверное, а ведь не сознается, не пожалуется. Вспомнилась наша с ней комната на Интернациональной улице, всегда холодная, с заиндевевшей дверью и окном, обросшим льдом. Бр-р, как холодно зимою бывало дома! И теперь я тоже замерзаю… Дверь из комнаты выходила прямо на улицу. Ни тебе сеней, ни коридора. Мать, поди, завесила дверь ватным одеялом, а сама спит под байковым, набросив на ноги пальто. Сюда бы сейчас одеяло ватное, погреться… Как там у нее с дровами? Опять покупает полешками на базаре? А как мы зимой ходили в школу? Каждый обязан был ежедневно приносить полено дров из дома. Это в начале тридцатых годов было. А как теперь приходится ленинградским детям? Школа… Где ты, моя первая, имени А. С. Пушкина? Вспомнились учителя, друзья-ребята. Воюют теперь все! Где они, мои «мушкетеры» — Игорь Петров, Мишка Лаптев, Колька Баклыков и Васька Буданцев? Писем от них так и нет. Вспомнился наш класс — угловая комната с окнами, выходящими сразу на две улицы, на Советскую и Интернациональную. Вижу себя сидящим у окна и целых шесть уроков наблюдающим за скучающим на перекрестке милиционером-регулировщиком, мимо которого через определенный интервал ходило всего два автобуса да несколько грузовиков и легковых машин. Вот была техника! А теперь? А у немцев? Ее у них хватает. И как это мне удалось тогда подбить весь экипаж у танка?! Так эта железяка и осталась стоять у школы под Урицком, пока ее не захватили наши и не приволокли в дивизию…
«Becoming» – одна из самых ожидаемых книг этого года. Искренние и вдохновляющие мемуары бывшей первой леди Соединенных Штатов Америки уже проданы тиражом более 3 миллионов экземпляров, переведены на 32 языка и 10 месяцев возглавляют самый престижный книжный рейтинг Amazon.В своей книге Мишель Обама впервые делится сокровенными моментами своего брака – когда она пыталась балансировать между работой и личной жизнью, а также стремительно развивающейся политической карьерой мужа. Мы становимся свидетелями приватных бесед супругов, идем плечом к плечу с автором по великолепным залам Белого дома и сопровождаем Мишель Обаму в поездках по всей стране.«Перед первой леди Америка предстает без прикрас.
Николай Некрасов — одна из самых сложных фигур в истории русской литературы. Одни ставили его стихи выше пушкинских, другие считали их «непоэтическими». Автор «народных поэм» и стихотворных фельетонов, «Поэта и гражданина» и оды в честь генерала Муравьева-«вешателя» был кумиром нескольких поколений читателей и объектом постоянных подозрений в лицемерии. «Певец народного горя», писавший о мужиках, солдатской матери, крестьянских детях, славивший подвижников, жертвовавших всем ради счастья ближнего, никогда не презирал «минутные блага»: по-крупному играл в карты, любил охоту, содержал французскую актрису, общался с министрами и придворными, знал толк в гастрономии.
Непокорный вольнодумец, презревший легкий путь к успеху, Клод Дебюсси на протяжении всей жизни (1862–1918) подвергался самой жесткой критике. Композитор постоянно искал новые гармонии и ритмы, стремился посредством музыки выразить ощущения и образы. Большой почитатель импрессионистов, он черпал вдохновение в искусстве и литературе, кроме того, его не оставляла равнодушным восточная и испанская музыка. В своих произведениях он сумел освободиться от романтической традиции и влияния музыкального наследия Вагнера, произвел революционный переворот во французской музыке и занял особое место среди французских композиторов.
Монография посвящена одной из ключевых фигур во французской национальной истории, а также в истории западноевропейского Средневековья в целом — Жанне д’Арк. Впервые в мировой историографии речь идет об изучении становления мифа о святой Орлеанской Деве на протяжении почти пяти веков: с момента ее появления на исторической сцене в 1429 г. вплоть до рубежа XIX–XX вв. Исследование процесса превращения Жанны д’Арк в национальную святую, сочетавшего в себе ее «реальную» и мифологизированную истории, призвано раскрыть как особенности политической культуры Западной Европы конца Средневековья и Нового времени, так и становление понятия святости в XV–XIX вв. Работа основана на большом корпусе источников: материалах судебных процессов, трактатах теологов и юристов, хрониках XV в.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.
Приняв боевое крещение еще над Халхин-Голом, в годы Великой Отечественной Георгий Осипов совершил 124 боевых вылета в качестве ведущего эскадрильи и полка — сначала на отечественном бомбардировщике СБ, затем на ленд-лизовском Douglas А-20 «Бостон». Таких, как он — прошедших всю войну «от звонка до звонка», с лета 1941 года до Дня Победы, — среди летчиков-бомбардировщиков выжили единицы: «Оглядываюсь и вижу, как все девять самолетов второй эскадрильи летят в четком строю и горят. Так, горящие, они дошли до цели, сбросили бомбы по фашистским танкам — и только после этого боевой порядок нарушился, бомбардировщики стали отворачивать влево и вправо, а экипажи прыгать с парашютами…» «Очередь хлестнула по моему самолету.
От обороны Ленинграда до операции «Багратион», от кровавой мясорубки на Синявинских высотах до триумфальной Висло-Одерской операции, ставшей настоящим блицкригом Красной Армии, — автор этой книги, командир 311-й стрелковой дивизии 1-го Белорусского фронта, с боями прошел от Прибалтики до Эльбы, одним из первых вступил на территорию Германии и был удостоен звания Героя Советского Союза. Однако его мемуары, созданные на основе фронтового дневника, при жизни автора так и не увидели свет — комдив Владимиров писал настолько жестко и откровенно, не замалчивая ни ошибок командования, ни случаев непростительной слепоты и некомпетентности, что его воспоминаниям пришлось ждать публикации более трети века.
Захватывающие мемуары аса Великой Отечественной. Откровенный рассказ о боевой работе советских истребителей в небе Балтики, о схватках с финской и немецкой авиацией, потерях и победах: «Сделав „накидку“, как учили, я зашел ведущему немцу в хвост. Ему это не понравилось, и они парой, разогнав скорость, пикированием пошли вниз. Я повторил их прием. Видя, что я его догоню, немец перевел самолет на вертикаль, но мы с Корниловым следовали сзади на дистанции 150 метров. Я открыл огонь. Немец резко заработал рулями, уклоняясь от трассы, и в верхней точке, работая на больших перегрузках, перевернул самолет в горизонтальный полет.
Герой Советского Союза, заслуженный военный летчик СССР В. В. Решетников в годы Великой Отечественной войны совершил 307 боевых вылетов, бомбил Кенигсберг, сам дважды был сбит — зенитным огнем и истребителями противника (причем во второй раз, выпрыгнув из горящего самолета с парашютом, приземлился на минное поле и чудом остался жив), но всегда возвращался в строй. Эта книга — захватывающий рассказ о судьбе поколения Победителей, о становлении и развитии советской Авиации Дальнего Действия.